Копье Теней

Рейнольдс Джош

Но это место было иным. Потаенная кузница — или?.. Да в Вышнем городе ли они вообще? Окон тут не было, и города Волькер не слышал — только стук молотом по металлу и чьи-то негромкие голоса. Он ловил обрывки разговоров в дымном воздухе, отмечая странные акценты собеседников. Низкое, грубое рычание перекликалось с мягкими напевами, и все мешалось с лязгом металла. Некоторые голоса принадлежали дуардинам, другие — людям, но все остальные было трудно опознать.

Может, это храм? Или школа? Краем глаза Волькер заметил что-то вроде часового механизма,

поспешно нырнувшего во тьму, перемигиваясь драгоценными каменьями глаз. Вдоль стен сновали другие фигуры, паукообразные, поблескивающие, тихо щелкающие шестеренками. Волькер покрепче стиснул винтовку.

Не в силах больше сдерживаться, он откашлялся, прочищая горло и пытаясь привлечь внимание бога.

— Почему я здесь? Это как-то связано с моим… с Океном?

— Окен — мой слуга. Один из многих. — Грунгни взглянул на человека. — Ты это знал?

— Я… нет. Нет, он никогда не говорил.

— А почему? — Грунгни засунул большие пальцы за пояс. — Он служил мне верно и преданно много, много лет. Не так много, как некоторые, но больше, чем прочие.

— Но при чем здесь я?

Грунгни остановился сам — и остановил Волькера тяжелым взглядом.

— Окен пропал.

Бог запустил пятерню в дымную бороду, вырвал несколько завитков и протянул их Волькеру, который благоговейно следил, как дым обретает форму лица — старого, морщинистого лица. Лица Окена. Дуардин напоминал гранитную глыбу, из которой кто-то шутки ради высек голову.

— Он кое-что искал — по моему приказу. И, полагаю, нашел.

Волькер вскинул глаза — и тут же отвел их. Долго выносить взгляд Грунгни не получалось. Взгляд бога был слишком тяжел — и слишком печален. Как последние огни умирающего города или маяк, на свет которого никто уже не придет.

— И что это?

— Нечто опасное.

Волькер зажмурился.

— Он жив?

— Именно это мне хотелось бы знать. Поэтому я позвал тебя сюда — выяснить.

Стрелок нахмурился.

— Почему меня?

Грунгни пожал плечами:

— А почему не тебя? — Он повел рукой. — Я видел твое лицо в огне, парень, и слышал твое имя в его треске. Только дурак не прислушается к подобному. Тем паче бог.

Волькер покачал головой:

— Но…

— Довольно. Пора встретиться с остальными.

По знаку Грунгни в пелене возникла квадратная, чуть скошенная дверь. Явно не дуардинская — у тех стенки и углы безупречно прямы. У этой же коробка состояла из трех массивных каменных плит — верхняя балансировала на двух других. Все глыбы были разных размеров, потому коробку и перекосило. Проем прикрывала грубо вырезанная кожаная занавесь, украшенная выведенными сажей и копотью рунами.

Грунгни отодвинул занавесь и шагнул в проем. Волькер двинулся следом, но обнаружил, что ему придется пригнуться. В чем тут дело: в игре света или Грунгни просто уменьшился? Ничто здесь не было таким, каким казалось.

Пребывая в замешательстве, человек ступил в оказавшееся за проемом помещение. Воздух тут был совеем другим: чистым, прозрачным. И холодным. Дыхание сгущалось

перед лицом в облака пара — несмотря на огонь, потрескивающий в кузнечном горне. Оранжевые отсветы плясали на стенах маленьких каменных покоев, грубовато вырубленных, но чистых, с полом, покрытым толстыми шкурами. В центре комнаты стоял круглый стол, вокруг которого застыли восемь стульев. Три из них оказались заняты.

Женщина — вот кто тут же привлек взгляд Волькера. Высокая, смуглая, с копной туго перевязанных черных кудрей, ниспадающих на плечи и спину. На женщине были потертые доспехи цвета тусклого золота поверх поношенного, хотя и добротного, платья. Руки скрывали кожаные перчатки, предплечья защищали наручи из сотен монет разнообразнейших видов и достоинств. Золотистый шлем, выкованный в форме головы грифопса, с бронзовыми перьями, обрамляющими затылок, стоял на столе перед ней.

Женщина широко ухмыльнулась, когда Грунгни подтолкнул Волькера к столу.

— Он очень забавный, — сказала она и чуть наклонилась, изучая ноги Волькера. — Хорошие сапоги, однако. Уважаю мужчин, знающих цену хорошей обуви.

— Спасибо… — пробормотал Волькер, не уверенный, что ответил уместно.

— Зана. — Женщина выпрямилась.

— Что?

— За-на, — повторила она, тщательно выговаривая слоги с едва уловимым акцентом. Хамонский диалект поднебесного языка — штука текучая: местами он грубоват, местами мягок. — Матос. Зана Матос.

Волькер моргнул.

Долгую секунду она разглядывала его, потом обратилась к Грунгни:

— Он псих?

— Я не псих.

— Хорошо, а то я уже забеспокоилась. Мы уже сыты по горло всякими спятившими типами. Правда, Рогген? — Женщина перевела взгляд на сидящего рядом с ней дородного мужчину.

Тот радушно улыбнулся.

— Тебе ли не знать, Зана. — Поднявшись, он протянул руку Волькеру. У этого выговор был грубым, будто он лишь недавно выучил небесный язык. — Я Рогген из Гирлеса.

Под доспехами Роггена бугрились мускулы, его толстые, обнаженные от плеч до локтей руки покрывали татуировки, а еще — многочисленные извилистые шрамы. Рубец, исчезающий в густой бороде, пересекал и его правый глаз. Бронзовые доспехи мужчины украшали изображения вьющихся лоз и сильванские лица, которые, казалось, изучали Волькера с холодным безразличием. Изодранный плащ, накинутый поверх брони, был цвета древесного мха; шлем в виде оленьей головы с шипастыми рогами также стоял на столе, возле шлема женщины.

Пожав протянутую руку, Волькер понял, что латные рукавицы Роггена сделаны не из железа или бронзы, а какого-то невероятно прочного волокна. Заметив его взгляд, мужчина фыркнул.

— Железное дерево, — пояснил он и постучал по нагрудной пластине. — Твердое, как металл, но живет и дышит.

— А по весне выпускает отовсюду листочки, — заметила Зана. Она откинулась на спинку стула, скрестив на столе задранные ноги. — И горит хорошо.

Рогген пожал плечами.

— Зато мне не приходится скидывать доспех, когда я падаю в воду.