Копенгага
Шрифт:
Я пожал плечами, развел руками.
— Были б деньги… — туманно сказал я, и только. Старик продолжал шамкать, а я подумал: шизофреник — это ничего. Брать в долг у меня нечего. Я гол как сокол. Сам готов в долг просить.
Хокон потом всем нажаловался, как старик обошелся с ним. Хиппанам не нравилось, что старик так бережно ограждает меня от них. Они волновались. Думали обо мне невесть что. Готовились к худшему. Потом мне сказали, что они боялись, что старик вырастит из меня своего сторонника, который будет их ненавидеть покрепче его самого. Ведь он это умеет: настроить, промыть мозги, заразить идеями. К тому же он так любит русских. А тут еще писатель, философ, поэт… и так далее. Это он всем так про меня говорил. Так ему сказал Пол, так сказал Хануман, а индусы для него такой же авторитет, как и «специалисты». Хануману необходимо было меня куда-нибудь сплавить, пристроить где-то, вот он, когда сдавал меня на временное поселение («Пусть он тут у вас, мистер Скоу, отваляется, — мне прямо представилось, как говорил Хануман, поглаживая старика по плечу, — а как в себя придет, сам уйдет, как кот!»), наболтал старику черт знает каких небылиц! И старик тоже всем стал такое болтать про меня. Все это потом было просто невозможно вытравить из их прокуренных черепов. Да я и не особо усердствовал.
Вначале
Прежде чем войти, он спрашивал: «Не помешаю ли я?». Мы с ним чаи гоняли и вели самые бессмысленные на свете беседы. О пустом, как говорится.
Как-то старик вошел в мою комнатку и серьезно сказал:
— У нас никто не живет просто так. Все работают, что-нибудь делают на пользу коммуне. Таковы правила. Старинные правила Хускего! Никто не может просто так жить у нас, нужно либо платить, либо работать. Да! Нужно уважать старинные правила: на них держится порядок и традиции Хускего!
Он будто сердился на меня за что-то. За то, что не мог для меня исключения сделать, наверное… Но как серьезно он говорил эти слова! Старинные правила! Надо уважать старинные правила! О, традиции! Что делать, надо уважать…
Я не стал выбивать из-под его старческих ног этой опоры, пошел навстречу: сказал, что готов на любую работу, — старинные правила, как не понять! Уважаю традиции всей душой! С пониманием отношусь ко всему… Скажите, что делать?
И какое-то время мы с ним выпалывали сорняк в саду, где росли ивовые деревья. Мы ползали вокруг саженцев, руками выдирали траву. Пользоваться инструментами он строго-настрого запретил, дабы не повредить корни деревцев. Только руками. Задами кверху, сорняк, сорняк, компост, сорняк; сопели, кряхтели и переговаривались. Он мне все втолковывал, что ивы чистят воду. А вода у них очень грязная. Он был недоволен тем, как у них обстояли дела с водой. Ту воду, что качал большой насос, пить было нельзя. Это были грунтовые воды. В такой воде даже стирать нельзя! Ввиду сильных гормональных удобрений, которые использовал сосед на плантациях рождественских елочек.
— Их там тысячи! Целая плантация! — кричал старик. — Их даже отсюда видно, наверное. — Он завел меня на холмик, втянул на компостную кучу, простер руку. — О-о, сколько! Он миллионер наверняка! Он их выращивает, чтобы потом продавать в Германию. Фурами гонит! По пять, шесть фур за раз!!! Он использует гормональные удобрения. Никакой экологии! Хоть потоп после — вот так он живет. Они необычайно красивые. Таких елок в природе нет. Высокие, пышные. И стоят дольше обычных. Могут два месяца стоять! Так они в своей рекламе пишут. Они и в Интернете рекламу сделали. Так они известны. К ним специалисты едут из других стран. Они показывают, как и что. Только то, что остается после вырубки плантации, этого они не показывают. Вся земля как выжженная лежит, сохнет, в руку возьмешь — она как пыль. Мертвая земля, и надолго. А у нас вода такая, что стирать страшно. Раньше мы воду из ручья брали, потом он ушел под землю, пришлось вызывать работников и рыть глубокий колодец, устанавливать насос, чтобы качать ее оттуда. Напрасно. Такая плохая вода стала из-за этих удобрений, что нам пришлось подключиться к водопроводу коммуны острова, и мы теперь платим за воду сумасшедшие деньги! И за электричество тоже, такие деньги, что — даааа… А многие тут у нас не платят и не работают, а воду и электричество используют. Некоторые даже электрические обогреватели используют. Но это у нас запрещено. Как и асбестовые строительные материалы. Вы видели вокруг знаки? Старинные ржавые знаки. Уже давно пора покрасить. Но разобрать пока можно. Мы думаем над этим… Кто-то должен этим заняться… Мы решаем, кто бы это мог быть… Кто-нибудь однажды обязательно покрасит знаки… Думаем, это будет Вилли, он — художник, каждый вечер зажигает свечи на ступе и по всей деревне, и фонари, следит за иллюминацией. Он — буддист! Ходит вокруг ступы утром и вечером, читает мантры. У нас настоящая ступа! К нам из Катманду приезжали ламы, строили! Вилли может рассказать, он знает, он и его жена с ними вместе работали, помогали. Он нам кажется подходящей кандидатурой… Надо непременно ему об этом сказать… Спросить, что он сам думает по этому поводу… Ведь мы работаем добровольно! — вдруг встрепенулся старик. — Мы никого не принуждаем! Вас тоже никто не принуждает! А?
Я кивал, кивал, соглашался, никто не принуждает, нет-нет, что вы!
— У нас мусор тоже так: пластик в один контейнер, металл в другой, а стекло отдельно, пищевые отходы тоже отдельно. Так надо! Таковы правила! Только мы еще не все решили с контейнерами и машиной. Мусор у нас подолгу стоит. Денег нет. Нужно заказывать специальную машину. Такую машину, которая мусор вывозит. Вы понимаете? Ведь не так все просто! Все это необходимо согласовать с коммуной острова. Потому что мусор вывозится на свалку. За это тоже надо платить. Не все так просто. Над этим мы тоже думаем… Фредерик говорил, что у него есть знакомые в этой области. Ему-то мы и поручим этим заняться… Но он такой человек, специфический… Музыкант, гений!.. С ним не так просто: все забывает! Но он обещал, а раз обещал, однажды сделает! У него и верхолаз есть какой-то знакомый. Обещал водосточные трубы поставить. Потом почему-то передумал. Крышу тоже посмотреть обещал, с большой скидкой. Только не приехал, отказался, у него много заказов, там другие платят гораздо больше, чем мы могли бы ему заплатить. Фредерик сказал, что у него и электрик есть знакомый, тоже к нам хочет переехать. Не знаю… Надо подумать… Мы должны городу большие деньги. За электричество и воду. Тут еще этот ураган случился под Рождество… Повалил столько деревьев. Не представляю, как будем убирать. Этого они не понимают. Не понимают, что все это на мне! Что я не для себя с них деньги требую, а для того, чтоб их долги оплатить! А они только свои бесполезные советы давать умеют. Надо делать то, надо делать это! Я все, говорят они, не так делаю. Я ничего, они говорят, не понимаю. Только кричать на меня умеют, шипят как змеи, а потом курят гашиш и играют музыку, вот и вся работа! Бездельники! Ладно бы аренду в срок платили. Должны за электричество, за воду, за все — кто десять, а кто и пятнадцать тысяч! Пятнадцать тысяч! И еще кричат на меня! На меня! Я их всех могу выгнать и продать землю коммуне города! Поставят кемпинги, построят кро, [31] и сюда будут люди ездить, отдыхать. Но я этого не делаю, потому что у нас традиция, потому что иду им навстречу,
31
Кро (с дат.) — гостевой дом старого образца, корчма, постоялый двор.
Мы вернулись к прополке. Поползли от компоста к свинарнику, в котором он жил (временно, пока аварийное состояние замка не будет исправлено). Работали молча. Минут сорок. А потом он опять завелся:
— Если бы мы могли собрать деньги на ветряк! Вот тогда у нас было бы свое электричество! Гюнтер говорит, что это вполне возможная вещь. У нас тут на пригорке хороший ветер… Гюнтер уже проводил замеры, ловил ветер, ставил прибор, определил, что ветра у нас в году достаточно для ветряка, для одного ветряка у нас и места хватит на холме… Можно вполне и ветряк поставить! Представляете? Кроме того, у Гюнтера есть связи в этой области. Он там для них какие-то работы делал, компьютерные… Он же специалист. Он программист. Он у нас чинит всем все. Гюнтер знает здесь больше всех. Он интеллигентный человек. Немец. Это прогрессивный в технической области народ. И он не играет ни на одном музыкальном инструменте! Я однажды видел, как он читал сыну книгу. Он читал ему про Нильса и гусей. Он и сам запускает змеев и самолетики. У него самые точные сведения о погоде. Гюнтер мне помог освоить Интернет. Теперь у нас свой сайт есть. Нам очень многие пишут. Мы теперь известны в мире. Если бы был ветряк, у нас было бы свое электричество. Если бы мы могли экономить на электричестве, мы имели бы средства для замка и для других проектов. Это было бы большим шагом вперед. Мы уже давно думаем над этим… Мы думаем над этим… Если б у нас был ветряк, то мы отключились бы от электричества коммуны города — и были бы почти независимы. А за воду мы сейчас боремся… Мы боремся за ассенизацию… У нас тут экологически чистая среда… Но совершенство впереди… Мы работаем над этим проектом… Те, кто зовут нас дураками сегодня, завтра будут пить нашу воду. Они потом поймут, как были близоруки. Мы не будем смеяться над ними. Невежество было и будет. Оно существует рука об руку с эволюцией. Так было всегда. Мы не станем заострять наше внимание на этом. С невежеством невозможно бороться. Оно неистребимо. Мы будем делать свое дело. Мы будем работать над проектами. Ивы очищают грунтовые воды. И мы сажаем ивы. У нас тут больше сотни ивовых деревьев посажено. Уже пять лет, как сажаем. По двадцать деревьев в год. Скоро будут новые деревья посажены. Надо как можно больше их посадить. Тогда мы сможем вернуть воду и будем независимы, как прежде…
Я начал постепенно обживаться, подыскивать себе подходящую комнату. Облазил весь замок…
Некоторые комнаты в замке были просто как черные дыры: кто бы в них не зашел или что бы в них не оставили — все пропадало. Были комнаты без потолка и, соответственно, без пола. Я любил, сидя у провала в таких комнатах, смотреть вниз, в другую комнату, как в колодец. Иногда, покурив, я засыпал на полу, просыпался от того, что внизу начинали шуметь. Так я однажды увидел мистера Скоу, который в растерянности ходил по комнате внизу, спотыкаясь о выкорчеванные половые доски, ощупывал свое пальто, карманы, снимал папаху, приглаживал волосы, перебирал какие-то коробки, смотрел в окно… и был похож на сумасшедшего в своей палате. Замок был настоящей клиникой. Я стал подумывать о вагончике, бродил по деревне, искал подходящий… Постоянно путался… все дома были одинаковые, чем-то они походили на партизанские постройки. Сразу было трудно понять, какие из них обжиты, а какие нет. Пустовавшие вагончики были в жутком беспорядке, но все равно мало чем отличались от занятых. Я не сразу привык. Закутков в Хускего много. Между домиками тропинки, обсаженные кустами и деревцами, на ветвях которых какие-нибудь игрушки или штучки болтаются, за кустами и деревцами огороды, за огородами сады, а в них снова домики, домики, и живут в них люди или нет, сказать совсем не просто…
Некоторые тропинки вились вокруг одних и тех же вагончиков. Покрашены все домики были одинаково: в красно-бело-зеленые и вдобавок синие и оранжевые цвета. Поэтому первое время мне казалось, что домиков в Хускего гораздо больше. Например, вагончик Фредерика и Иоакима находился чуть в стороне от других. Если я шел к нему мимо пирамиды через сад Эдгара, то вначале видел пристройку их кухни (сам дом выглядел просто массивной зеленой постройкой с фонарями над входом в кухню), и узорчатую террасу с полосатыми красно-белыми столбиками не было видно совсем; если я топал из замка через сад Патриции и Жаннин, то видел их террасу, часть патио, полянку с местом для костра, на которой могли быть забыты беленькие стульчики; а когда я терялся и выходил к домику Ивонки, то шел уже оттуда и выходил к огороду Иоакима, откуда видна тыльная, запущенная часть дома братьев, и было совершенно очевидно, что это обычный строительный вагончик. Короче, как ни пойдешь, отовсюду он разный!
Домик Гюнтера найти было тоже совсем не просто. Он притулился к трем постройкам: мастерской, пустому вагончику, в котором окотилась кошка Марианны (мы с Дангуоле пошли смотреть котят и попали вместо этого в мастерскую, где нас, держащихся за руки, увидела жена Гюнтера и улыбнулась), и ангару. Домик был такого скромного и неприметного вида, точно подражал хозяину, застенчивому до крайности немцу; казалось, домик мог сжиматься и даже прятаться за елки, уходя от смущения под землю. Был он построен робко и неуклюже, это чувствовалось сразу. Строили его годами, и до сих пор чего-то в нем не хватало, где-нибудь что-то топорщилось, какая-нибудь доска отломилась, оголив прокладку, зубья проволоки, клочья стекловолокна.
Я несколько раз искал Гюнтера и попадал в мастерскую, которая напоминала казарму. В ней устраивали барбекю, возле дерева, что проросло сквозь бетонный пол, от него во все стороны тянулись впечатляющие трещины. Ветвистое сильное дерево уходило вверх, в небо, сквозь пролом в крыше! Меня это завораживало. Попадая в мастерскую, я оставался в ней на несколько часов. Что-то меня там постоянно задерживало. Я сидел на полуобгоревшей покрышке, глядел на ствол дерева, поднимал глаза от пролома в полу к пролому в крыше, посматривал на обшарпанные стены, выглядывал в пробитые и обросшие мхом окна, перебирал ржавые инструменты, рылся в металлических коробочках, изображая слесаря, вспоминал моего мастера на седьмом судоремонтном заводе, бродил по каменному полу, пиная какую-нибудь крышку от банки, повторяя «как это все бессмысленно!.. как бесполезно!..», курил, разглядывая прекрасные трещины, сквозь которые пробивались сорняки. Из мастерской потихоньку переходил в ангар, в котором была просто свалка. Оттуда можно было не уйти вообще. Там можно было остаться навеки: столько всего там было!