Копи царя Соломона
Шрифт:
И все же попытаюсь изложить причины, побудившие меня взяться за эту рукопись.
Во-первых, меня настоятельно просили об этом сэр Генри Куртис и капитан Джон Гуд. Кроме того, я, похоже, теперь надолго обосновался в Дурбане; заниматься мне все равно нечем, так как боли в левой ноге снова приковали меня к постели. Я мучаюсь ими с тех самых пор, как в нее вцепился тот проклятый лев. Уже зажившие было раны постоянно открываются, причем, как я убедился, ежегодно в одно и то же время. На своем веку я застрелил шестьдесят пять львов, оставшись живым и невредимым, и не досадно ли, что какой-то шестьдесят шестой измочалил мою ногу, как плитку жевательного табака!
Вдобавок у меня есть сын Гарри. Он –
Однако не пора ли мне впрягаться в ярмо? Почва тут зыбкая, и у меня такое ощущение, что фургон моего повествования вот-вот увязнет в трясине по самую ось… И все-таки – с Богом! Берусь за перо!
«…Я, Аллан Квотермейн из Дурбана, джентльмен, приношу присягу и заявляю…»
Нет, пожалуй, показания в суде – не совсем подходящее начало для книги. И вообще, вправе ли я называть себя джентльменом? Вопрос не вполне ясный. Во всяком случае я им родился, хоть и был на протяжении всей своей жизни нищим торговцем и бродячим охотником. Да, мне приходилось убивать, защищая свою жизнь, однако я ни разу не запятнал рук невинной кровью. В мире много жестокости и низости; к сожалению, я сталкивался с этим постоянно. Я никогда не воровал, хотя однажды обманом выманил у некоего кафра целое стадо скота. И несмотря на то, что он тоже подложил мне изрядную свинью, я до сих пор чувствую угрызения совести…
Что ж, начну заново.
«…С тех пор как я впервые встретил сэра Генри Куртиса и капитана Джона Гуда, минуло около восемнадцати месяцев. Произошло это следующим образом. Во время охоты на слонов на Бамангвато дела никак не шли на лад, и в довершение всего меня свалила с ног жестокая лихорадка. Слегка окрепнув, я добрался до Алмазных россыпей, продал всю слоновую кость, что у меня была, вместе с фургоном и быками, рассчитался с чернокожими охотниками и сел в почтовую карету, направлявшуюся в Кейптаун. Там я прожил неделю в гостинице, где, кстати, меня обсчитали, и осмотрел все городские достопримечательности. Ботанический сад Кирстенбош, по моему мнению, прекрасен и приносит стране немало пользы, а знаменитое здание парламента, которое я тоже повидал, не произвело на меня никакого впечатления.
В Наталь я решил вернуться на пароходе «Данкелд». Судно стояло в доке в ожидании прибытия британского «Эдинбург Кастл». Я оплатил проезд и поднялся на пароход вместе с пассажирами, которые в тот же день прибыли из Англии; мы снялись с якоря и вышли в море.
Уже на борту двое из вновь прибывших сразу привлекли мое внимание. Один был джентльменом лет тридцати – мне, признаться, еще ни разу не приходилось встречать мужчину такого богатырского сложения. Его красивое лицо с правильными чертами, обрамленное густой бородой, и серые, глубоко посаженные глаза излучали спокойствие и добродушие; густые волосы были цвета влажной соломы. Он чем-то напоминал древнего викинга-датчанина: глядя на этого великана, стоявшего у трапа, я представил, что если бы он немного отрастил волосы, надел стальную кольчугу, взял бы боевой топор или пиршественный кубок из турьего рога, то вполне мог бы сойти
Второй джентльмен, увлеченно беседовавший с сэром Генри, был слеплен совсем из другого теста. Я сразу же подумал, что он морской офицер. Не знаю почему, но моряков видно издалека. Мне приходилось с ними охотиться, и должен признать, что они чаще всего оказывались необыкновенно храбрыми и симпатичными людьми. Одно в них плохо: уж очень они любят сквернословить…
Вот я тут задавался вопросом: что такое истинный джентльмен? Отвечаю: это офицер Британского Королевского флота, хотя, конечно, и среди них иногда попадаются исключения. Причина, мне кажется, в том, что широкие морские просторы, опасность и свежие ветры выдувают всяческую скверну из их душ, делая моряков настоящими людьми.
Но возвращаюсь к своему рассказу: я и тут оказался прав. Действительно, этот человек был морским офицером.
Прослужив во флоте ее величества семнадцать лет, неожиданно и вопреки собственному желанию, в полном расцвете сил и способностей, он был переведен в резерв в чине капитана с ничтожным жалованьем. Вот что, увы, порой случается с людьми с безупречной репутацией, которые преданно служат королеве.
Фамилия джентльмена была Гуд, капитан Джон Гуд. Выглядел он довольно оригинально: темноволосый, лет тридцати пяти, коренастый, плотного телосложения, капитан был чрезвычайно опрятно одет, тщательно выбрит, вдобавок с моноклем в правом глазу. Казалось, этот монокль врос в его глазницу, так как носил он его без шнура и вынимал только затем, чтобы протереть. Как я узнал позже, Джон Гуд, ложась спать, клал монокль в карман брюк вместе с вставными челюстями, которых у него было целых два комплекта. Но не только в этом заключались его странности… хотя не стоит забегать вперед.
Близился вечер, и погода неожиданно начала портиться. Пронзительный холодный ветер задул с суши, спустился густой туман с изморосью, и все пассажиры вынуждены были покинуть палубу. Наше плоскодонное судно было недостаточно нагружено, и его сильно качало – пару раз мне почудилось, что мы вот-вот перевернемся, но, к счастью, Бог нас миловал. Уйдя с палубы, я стоял у машинного отделения, где было гораздо теплее, и развлекался тем, что поглядывал на кренометр, висевший на переборке. Стрелка его не спеша раскачивалась, отмечая угол наклона парохода, переваливавшегося с волны на волну.
– Ну и неучи! Кренометр не выверен… – раздался рядом со мной чей-то раздраженный голос.
Обернувшись, я увидел джентльмена, на которого еще раньше обратил внимание, угадав в нем морского офицера.
– Почему вы так считаете? – вежливо поинтересовался я.
– Тут и считать нечего! – нахмурившись, ответил джентльмен, когда наш пароход снова восстановил равновесие после очередного шквала. – Если бы судно действительно накренилось до того градуса, который показывает эта штуковина, мы бы перевернулись. Однако чего еще ожидать от капитанов торгового флота!
Его слова прервал гонг, призывающий пассажиров к ужину, чему я очень обрадовался, потому что если офицер Британского флота начинает злословить по поводу других моряков, то слушать такое тяжеловато. Мы с капитаном Джоном Гудом спустились в кают-компанию и застали сэра Генри Куртиса уже за столом. Мистер Гуд уселся рядом с ним, я же занял место напротив. По чистой случайности мы заговорили об охоте. Капитан оживился: посыпались всевозможные вопросы, на которые я старался отвечать как можно полнее. Когда разговор перешел на слонов, в нашу сторону стали коситься другие пассажиры.