Корабельщик
Шрифт:
В его буйства никто из соседей не вмешивался. На то есть родственники, терпящие его под своей крышей. Впрочем, когда Игнатий не был пьяным, он вел себя прилично, никого не задирал и не читал нравоучений, как прочие старики, например Мария. Даже дарил детям ефимки, по пять-десять штук, и при этом все озирался на окна своей квартиры, будто ожидал оттуда злобного окрика.
А как-то раз в июне Игнатий приехал на настоящем велосипеде, с огромным передним колесом и торчащими из него гнутыми трубками с педалями. Это была замечательная штука, особенно два маленьких колесика под кривой железной трубой,
Постепенно из разрозненных слухов и басен выяснилось, что Еванфия родилась, судя по всему, от коренного авакца. Игнатий догадался об этом по внешности младенца, не стерпел и сгоряча застрелил жену. Но его не наказали, потому что не смогли доказать его вину, и к тому же в Аваке суды не такие строгие и молниеносные, как на материке, ведь народу там и так мало. Вот он и привел в дом местную девушку, а из детей первой жены у него осталась в живых только Еванфия. Что случилось потом, неизвестно, мнения об этом разделялись. То ли Игнатий поссорился к кланом новой жены, то ли заподозрил ее в измене, убил и бежал в Селавик, то ли она ушла от него, а может, просто умерла.
Такая вот семейная драма.
Однажды в начале сентября Игнатий просто не вернулся. В ту ночь ударил первый мороз, землю присыпал тонкий слой снега, и этого старика, совсем обветшавшего от пьянства, нашли утром в полумраке арки, замерзшим насмерть. К тому времени велосипед уже лежал в дальнем шкафу Еванфиной квартиры – ось, соединявшая задние колесики, переломилась пополам, потому что какой-то умник вскочил на нее, чтобы прокатиться. Отдать велосипед в починку Еванфия не стремилась, резонно рассудив, что по снегу не поездишь, да и денег на ремонт у нее не было.
Удивительно, до чего иногда разнятся между собой мнения людей об одном и том же человеке. Вот, например, молодая женщина, которая всего несколько дней назад вырвалась с материка и теперь может не опасаться того, что ее убьют за пособничество мужу. На родине она – первый кандидат на объятия матушки Смерти. Здесь же, на броненосце, что уверенно удаляется от берегов Селавика, ее принимают за сестру по духу.
Но ей никогда не стать им настоящей сестрой, ведь ее истинная родина остается за кормой корабля.
Когда наступил последний месяц учебы, Максим наконец внял увещеваниям учителей и всерьез задумался о будущей работе. К тому времени он уже понял, что одним лишь трудом богатства не нажить – так, только на хлеб и хватит. Должно быть у человека что-то еще, какая-то неуловимая особенность, которая и позволяет скрутить собственную судьбу в рог и выжать из нее всю до последней капли удачу. Двум хлыщам, пострадавшим от его ловких рук на рынке, о таких вещах можно не думать – их чиновные или Храмовые папаши позаботились обо всем заранее. Только таким Максим скорее не завидовал, а сочувствовал – фальшиво, конечно. Никакие, даже самые богатые родители не вечны, и оказаться в десять лет в окружении малолетних братьев и сестер без прежних доходов…
А
Но прошел праздник таяния снегов, как всегда полный воды и сапог, сочащихся влагой, и все благоразумные мысли выскочили из головы Максима, будто вымытые оттуда стылыми ручьями. Ему еще полагалось небольшое пособие, как школьнику, всего талер в месяц, но и этого хватало на леденцы. Ефрем какое-то время погулял с ним, но Максим уже замечал в нем озабоченность и этакую “взрослость”, когда он вдруг начинал рассуждать, как применит полученные в школе познания.
– Ну и куда ты собрался? – спросил однажды Максим, когда они торчали на пристани – как раз прибыл барк с товарами на зиму: торфом, солью и другими ходкими штуками, доставить которые в холода по суше будет раз в пять дороже. Сезонники сновали по сходням, исчезая то в трюме, то в двери склада Королевской Колониальной компании. Неподалеку с руганью и скрипом лебедок разгружался рыболовный парусник, по самые реи измазанный блестящей чешуей.
– Да есть тут недалеко одно место… Я недавно Фаддея встретил… Ты его не знаешь, он с моим братом водился, пока Авдий не погиб. Вот Фаддей мне и сказал, что у них есть место в конторе, чертежником. Фабрика приличная, на том конце Восстания. Помнишь, мы на прошлой неделе мимо проходили? Хозяин хороший, в третьем колене дело ведет.
– К Петру Поликарпову, значит, надумал? Я читал в газете, что он взял подряд на изготовление оружия. Всякие там мортиры, винтовки и пули.
Место и впрямь было неплохое, надежное, не то что в каком-нибудь Приказе на побегушках служить. В мастерских и с жалованьем получше, да и просто солиднее. Не в рыбаки же, в самом деле, подаваться – хотя вслух такого Максим никогда не произносил, профессия морехода в Ориене почиталась будь здоров. Вот только тонули эти ребята то и дело, ни один знакомый Максиму рыбак не дожил и до двадцати лет. Конечно, это не останавливало желающих податься с бригадами в море, все-таки доход профессия рыбака давала твердый и стабильный.
Лупа тоже собрался в море. Однажды июньским вечером он принялся расписывать достоинства профессии – мол, рыбы круглый год завались, на оленину можно обменивать…
– Ты же хотел стать оленеводом, – усмехнулась Еванфия.
– Ну, хотел, – насупился Харитон. – Только это дорого стоит. Сначала надо заявку подать, чтобы тебе участок тундры дали, а участки только далеко от города остались. И олени дорогие. К тому же рынки сбыта уже поделены, – щегольнул он ученостью, – кому оленину продавать? А рыбаки все вместе держатся, там молодежь нужна.
– А как же фактория? – спросил Максим. – Весь улов положено представлять для учета и продавать муниципии по низкой цене. А потом рыбаки пользуются им наравне с прочими горожанами.
– Много ты понимаешь! – осклабился Лупа. – Я с артельщиками разговаривал, теперь можно будет часть рыбы оставлять себе и продавать на рынке. Чего ты споришь, ведь у тебя самая плохая отметка у Параграфа! Тебя даже лодки чистить не возьмут.
– Значит, по-твоему, Максим дурак? – прищурилась Еванфия.
– Почему? – заюлил Лупа. – Я так не сказал…