Корабль смерти, Стальной человек и другие самые невероятные истории (сборник)
Шрифт:
Летний день, время к вечеру, звонок дверного колокольчика. На пороге стоят мужчины, и среди них — Джон Карпентер, а в его руках — что-то завернутое в одеяло. Лицо у Джона совсем бледное. Все молчат, только капли воды падают из этого одеяла на дощатый пол — медленно, точно удары сердца, стучат и стучат по полу в прихожей.
— Они плавали в озере, ваш маленький Уилер и…
Она содрогнулась от рыданий на своей кровати и долго еще дрожала, не в силах совладать с собой и с охватившим ее горем.
Руки
Во время завтрака Кора выглядела очень сонной, глаза ее потемнели и впали. Она двигалась по кухне, разогревая еду, готовя яичницу и разливая кофе, в полном молчании.
Потом Гарри поцеловал ее на прощание, и она встала у окна в гостиной, глядя, как он выходит из дому и садится в машину. Потом он уехал со двора, оставив у скобы почтового ящика три конверта.
Когда Паал спустился вниз, он улыбнулся ей. Она поцеловала его в щеку, потом стояла напротив него, молча наблюдая за тем, как он пьет апельсиновый сок. Он сидел на своем стуле и держал свой стакан точно так же…
Пока мальчик завтракал, она спустилась вниз к почтовому ящику и забрала три письма, оставленные Уилером, заменив их на три своих собственных. Если даже ее муж спросит почтальона, тот ответит, что он забирал сегодня утром три письма из этого дома.
Паал ел яичницу, а она спустилась в подвал и сунула письма в печку. Сначала сгорело письмо в Швейцарию, потом — письмо в Швецию, потом — письмо в Германию.
Кора перемешала пепел кочергой, чтобы мельчайшие клочки обгоревшей бумаги рассыпались навеки, как легкие черные конфетти.
Недели шли за неделями, и каждый день его сознание слушалось его все меньше и меньше.
— Паал, дорогой мой, как же ты не понимаешь?
Ее терпеливый и любящий голос. Он нуждался в этом голосе и боялся его.
— Хочешь сказать что-нибудь мне? Просто для меня? Паал?
Он знал, что в ней нет ничего, кроме любви к нему, но звуки ее голоса разрушали его. А сковать его ум было все равно что связать веревками ветер.
— Ты хочешь пойти в школу? Паал? В школу?
Ее лицо было грустным и тревожно-беспокойным.
— Постарайся заговорить со мной, Паал, только заговорить!
Он с тоской отгонял прочь звуки ее речи. Лишь когда она замолкала, он мог проникнуть в ее мысли. Звуки только облекали ее чувства в плоть слов. Мысли и чувства соединялись со звуками. Это соединение смысла и слова происходило пугающе быстро. Он изо всех сил сопротивлялся этому. Ему казалось, что утонченные, ясные значения точно заворачиваются в неуклюжее тесто звуков, а потом запекаются в короткие уродливые слова.
Боясь этой женщины и ощущая постоянную потребность в ее живом
Звуки поневоле укорачивали и огрубляли его мысли.
— Мы больше не можем ждать, когда он заговорит, — заявил Гарри, — мы должны отправить его в школу.
— Нет, — ответила Кора.
Он опустил вниз газету и посмотрел на нее. Она вязала в кресле на другом конце гостиной и следила глазами за своими движущимися спицами.
— Почему ты так говоришь? — спросил он раздраженно. — Как только я завожу речь о школе, ты говоришь мне «нет». Почему это он не может пойти в школу?
Спицы остановились и упали к ней на колени. Кора молча смотрела на свои руки.
— Я не знаю, — ответила она после паузы. — Но только это действительно так. Это правда так, ему не надо идти в школу.
— Он пойдет в школу в понедельник, — сказал Гарри.
— Но он испугается, — возразила она.
— Конечно испугается. Ты бы тоже чувствовала себя неважно, если бы все вокруг тебя говорили, а ты не могла бы ответить ни слова. Но он нуждается в обучении, и это все.
— Но он вовсе не невежда, Гарри. Я… Я знаю, что он иногда понимает меня без всяких слов.
— Как это — без слов?
— Я не могу тебе ничего объяснить. А Нильсены не были глупыми людьми. Они не просто так отказались отдавать его в школу.
— Ну, если они и учили его чему-нибудь, по нему этого не скажешь, — сказал Гарри, снова разворачивая свою газету.
Когда они договорились с мисс Эдной Франк о встрече, она уже была настроена враждебно и пристрастно.
Этот Паал Нильсен был воспитан скверным образом, ей это было ясно, но старая дева решила ничем не выдавать своей позиции. Мальчик нуждался в помощи. Все равно его жестокие родители погибли, и мисс Франк решительно направилась в офис.
Энергично спускаясь по главной улице Даймон Корнерс, она вспоминала давнюю сцену в доме Нильсенов, когда она вместе с шерифом Уилером пыталась уговорить их отдать ребенка в школу.
Какое самодовольное выражение было на их лицах, со злорадством припомнила она. Какое уничтожающее презрение. «Мы не будем отдавать нашего сына в школу», — слышала она снова слова профессора Нильсена. Именно так он и выразился, прошептала про себя мисс Франк. Дерзко и нагло. «Мы не будем!» — отвратительное позерство!
Ну, в конце концов мальчик избавился от них. Этот пожар, может быть, был благословением всей его жизни, думала она.
— Мы написали письма в Европу четыре или пять недель тому назад, — объяснял шериф, — и все еще не получили никакого ответа. Мы не можем оставлять мальчика в его теперешнем состоянии на произвол судьбы. Он нуждается в обучении.