Кораблекрушение на Ангаре

Адамов Григорий Борисович

– Еще бы не дешевая энергия! – проворчал профессор Мочагин. – Нигде в мире не найти такого на редкость крепкого кулака, как здесь, на Ангаре: двенадцать с лишним миллионов киловатт установленной мощности в районе одной реки! Сколько это Днепровских гидростанций? Двадцать! Девяносто миллионов киловатт-часов изумительно ровной отдачи в год! То есть столько же, сколько было выработано в Североамериканских Соединенных Штатах – тогда, когда Ангара еще только проектировалась!

– Неслыханно! Невероятно! – бормотал Жан Кларетон, задумчиво глядя на ярко пылающий костер. – Меня

много трепало по свету, я много жил и работал в буржуазных странах и много видел там замечательного в области техники. Но такого я не видел нигде… По какой цене отпускают отдельные ангарские электростанции ток потребителям?

– Самая небольшая – Удинская, – ответил Мочагин, – на притоке Ангары Уде, мощностью в триста тысяч киловатт, отпускает ток по восемь десятых копейки за киловатт-час работы, а самые крупные: Братская – в два миллиона шестьсот тысяч киловатт, Шаманская – в два миллиона киловатт – по две десятых копейки за киловатт-час.

Виктор встал и потянулся:

– Спать хочется, товарищи!.. А ведь только благодаря этой дешевке мы можем здесь, и только здесь, на Ангаре, производить искусственный каучук. Две десятых копейки за киловатт-час работы! Киловатт-час электроработы – это два-три восьмичасовых рабочих дня человека. Значит, выходит, что за две десятых копейки мы получаем работу двух-трех человек в течение целого дня!

От этих цифр может и спать расхотеться… Понятно, почему на Ангаре с ее дешевой электроэнергией сосредоточены самые дорогие энергоемкие производства: бездоменное получение железа и стали на электроплавке, производство искусственного каучука, производство искусственного шелка из еловой древесины, производство алюминия из алунита – все такие производства, которые на дорогом топливе невыгодны.

Из темноты вынырнула белая борода, а потом и вся коренастая фигура Евсея Ивановича. Он подошел к костру и уселся на земле возле молчаливого человека с сухим бронзовым лицом, тонким горбатым носом и черными вьющимися волосами.

– Ну что, Евсей Иванович? – спросил бронзоволицый человек.

– Да вот, значит, товарищ Диего, погнал я шитик-то с Егоровым и Степановым в Новобратск. Эх, жаль, не успели захватить с мотолодки радио… Скорее бы отсюда освободились… Еще нам не повезло, что мы на этом берегу высадились.

На этой протоке посуда не ходит. И пароходы, и баржи, и катера – все по главной протоке, вон за тем островом, ходят. Были бы мы на другом берегу – живо сняли бы нас… Что это ребят-то наших не видать? Невелика штука – хворосту набрать… Не случилось ли чего с ними? Края-то наши еще необжитые, и медведи в тайге, бывает, пошаливают.

Костер трещал, пламя высоко взвивалось кверху. Широкие тяжелые лапы старой ели, покрытые местами серой паутиной, отливали старой бронзой. И все кругом было бронзовое: и полуобнаженные тела людей, и борода Евсея Ивановича, и круглые камни на земле, и густая трава на лужайке.

Было тепло и тихо. Луна давно скрылась, и темнота сторожко стояла кругом стеной, оттесняемая пламенем костра, точно выжидая, когда можно будет надвинуться на кучку людей и поглотить ее.

Евсей Иванович встал, вставил два пальца

в рот и пронзительно, по-разбойничьи свистнул, так, что у всех холодок по спине прошел.

Потом он оглушительно бросил в темноту:

– Го-го-го! До-омо-о-ой!

Все прислушались. Скоро, как будто пробиваясь сквозь темноту, донеслись далекие крики и свист.

– Идут, – сказал успокоенно Евсей Иванович, усаживаясь на место.

– А скажите, товарищ Диего, – опять обратился он к бронзоволицему молчаливому человеку, – как это вы после такой раны живы остались? Кто это вас так угостил?

Он показал пальцем на ярко освещенный пламенем костра глубокий и широкий шрам на лице Диего. Шрам шел от правого виска мимо уха, вниз, через челюсть и терялся под нею, уже на шее. Он уродовал лицо Диего, как будто раскрывая свежее кровавое мясо его, и все избегали прямо смотреть на эту часть его лица.

– Это давно… – глухо ответил Диего, – еще в Аргентине…

– Что же это вас – саблей или как? – простодушно допытывался Евсей Иванович. – За революцию небось?

– Нет. Это на производстве… Но эта рана сделала меня революционером.

– Ишь ты! – покачал головой Евсей Иванович. – А по-русски говоришь чисто, как по-родному.

Когда Евсей Иванович в разговоре переходил на «ты», это означало его явное сочувствие и сердечность к собеседнику.

– Я уже пять лет в Советском Союзе, – сказал Диего. – Очень усердно изучал ваш язык… и я очень полюбил его, он теперь мой родной язык.

– Да, – понимающе кивнул головой Евсей Иванович, взяв бороду в кулак, – это ты правильно…

– Как же вы получили эту рану? – спросила Вера. Она лежала у костра на груди, подпирая подбородок обеими руками. Ее серые большие глаза тепло и внимательно смотрели снизу вверх на Диего, и тот не мог удержаться от встречной улыбки.

2. Рассказ Диего

– Это было семь лет назад, – начал Диего. – Я работал тогда в Аргентине на приливной электростанции в бухте Сен-Хозе… Вы, вероятно, слышали о ней…

По ее образцу в прошлом году окончена постройка электростанции у нас на Мурмане. Я там теперь и работаю…

Из чащи послышались голоса людей, треск сучьев. Возвращалась вторая партия с топливом. Теперь его должно было хватить на весь остаток ночи. Ребята с шумом начали рассаживаться, требовать места и еды. Вера прикрикнула на них:

– Ну, будет вам… утихомирьтесь… Товарищ Диего рассказывает интересную историю.

Скоро наступила тишина, прерываемая иногда лишь тихим погромыхиванием опустошаемых консервных банок.

– Принцип работы приливных станций вам, конечно, известен… – начал Диего.

– Известен, – подтвердил с полным ртом Гаврюшка.

– Не говори за других, – оборвала его Вера, – не все ведь энергетики, как ты… Товарищ Диего, расскажите поподробнее об этой станции. У большинства из нас очень смутное представление о ней.

– Мне все равно придется коснуться некоторых технических деталей, – сказал Диего, – иначе вам трудно будет понять эту историю, которая чуть не окончилась для меня так трагически.