Кораблики, или «Помоги мне в пути…»
Шрифт:
Петька очень осторожно положил пластинку на сукно, чуть дыша опустил иглу на бегущий выпуклый край…
Звук оказался на удивление чистым. Ясный тенор запел:
О, дай мне забвенье, родная,Согрей у себя на груди…Это Владимир Дубровский прощался с портретом матери, перед тем как сжечь родной дом и уйти в разбойники. Звучал голос артиста, который жил полтора столетия назад.
И сыновней печалью своей этот голос мне напомнил "Песню Джима"…
А
После ужина Петька приткнулся ко мне на диване и шепотом попросил:
– Расскажи, как вы жили с мамой. Ну… потом…
Потом – это когда его мамы уже не было… У меня аж в горле зацарапало. А Петька объяснил совсем еле слышно:
– Я буду представлять, будто я… тоже с ней…
И допоздна рассказывал я Петьке про наш с мамой переезд в Византийск, про нашу жизнь и всякие случаи (старался больше про забавные). И как мама волновалась, когда я сдавал всякие экзамены, и как переживала мои любовные неудачи, и как приезжала в дальний степной гарнизон, где я два года тянул лямку солдата-ракетчика…
Наконец Петьку сморило, и я отнес его в постель.
Сам я засиделся до ночи, пытаясь вспомнить графики и формулы несостоявшейся в былое время программы по анализу многовариантности. Ночевать лег в моей комнате.
Где-то под утро Петька разбудил меня тревожным шепотом и толчками.
– Что случилось, Петух?
– Пит, послушай… Я лежал, думал, думал… Это ведь нечестно получается.
– Что нечестно?
– Будто я здесь… примазался, а про свою маму забыл. А она ведь все равно там. В Старотополе… Может, и могилу еще можно найти, если постараться… Пит, поедем, а?
Я погладил ему волосы, застегнул скомканную пижаму.
– Завтра. То есть даже сегодня. Только надо отпросить тебя в школе.
2
В тот день уехать не удалось.
Приходилось принимать во внимание политическую обстановку. Как ни дико это мне казалось, но Старотополь находился теперь за границей. В так называемой ОРСВО – Объединенной Республике Северо-Восточных областей.
Граница была открытая, виз и разрешений не требовалось, но в Агентстве международных сообщений мне разъяснили: во-первых, надо оформить документ на мальчика, который едет со мной ("Там у них с этим строго"), а во-вторых, лучше сразу перечислить энную сумму на счет в Старотополе, потому что там иная валюта и с ней бывает немало путаницы.
Впрочем, все эти заботы милая девушка из агентства взяла на себя, и к вечеру все было готово. В течение дня я побывал в школе и отпросил Петьку у его классной дамы на несколько дней, а потом встретился с Юджином. И рассказал ему про наши с Петькой новые "открытия".
Юджин вдруг крепко разозлился. Не на меня и не на Петьку, а на Комиссию по планированию научных разработок. Эта комиссия со своими "компьютерно-куриными мозгами" практически не давала ни гроша для работы Базовой группы и Лаборатории темпоральных исследований.
– Говорят: летит ваш Конус, и слава Богу, чего вам еще-то. А дальнейшее,
Юджин был прав, но я поморщился. Делать Петьку объектом исследований и экспериментов не хотелось. "Живое доказательство" в это время дурачилось с Митей Горским в кают-компании базы.
Юджин сказал:
– Я понимаю, почему ты насупился. Бережешь пацана. И себя заодно. И правильно… Мне, честно говоря, Петька тоже дороже всех темпоральных и пространственных проблем.
Я поверил Юджину. Я знал, что к Петьке он привязан. Может, потому, что вспоминает своих внуков, Егорку и Кирилла, с которыми почти не видится. Единственное дитя Юджина – дочка Елена – с отцом не ладила и свидания своих сыновей с дедом не одобряла…
А Юджин продолжал:
– Но ведь обидно, черт возьми! Государственная лаборатория, учреждение особой важности, а отношение к нему хуже, чем к захудалой мастерской… Этот подонок Полоз один сумел создать, по сути дела, целый институт по вылавливанию жителей прошлого, а мы все на том же уровне, что полвека назад…
– Ну какой там у него институт… – осторожно возразил я.
– А ты что думал? Что его хроноскоп – машинка с пианинной клавиатурой? Это же был только пульт. А подвалы были набиты энергоблоками и конденсаторами биополя. Как бы иначе он сумел добиться материализации живых тел!
Я опять поморщился: не хотелось об этом. Но все же заспорил:
– Само по себе это дело нехитрое, когда есть программа…
– Нехитрое в принципе, но технологически емкое. И надо сказать, что этот тип…
– Слушай, ну его к свиньям! – не выдержал я. – Не надо о пакостном перед дорогой.
– И то правда… Ну тогда один совет на дорогу. Там, в Старотополе, ты будь повнимательней…
– В каком смысле?
– Во всех. Не та страна, что у нас. Степень благополучия на порядок ниже.
– Ох, а здесь уж "степень благополучия", – буркнул я, вспомнив недавние вылазки террористов.
– И все-таки… – серьезно сказал Юджин.
Выехали мы следующим утром. Поездом. Решили поглядеть в окна, какая она нынче, матушка-Земля. До Старотополя было около двух с половиной тысяч километров. Экспресс-торпеда свистела по насыпям и эстакадам со скоростью полтысячи километров в час. Первую половину пути Петька плющил нос о выгнутое стекло громадного иллюминатора. Да и я почти не отрывался от окна.
Земля была красива: с пестрыми красками осени на горных склонах, с синими, выгнутыми, словно края гигантского блюда, горизонтами, с шапками облаков, пробитых веерными лучами. С белой россыпью городов и поселков на берегах и холмах…
Все эти картины разворачивались, наплывали и убегали назад с небывалой быстротой.
Когда поезд взлетал на эстакады, казалось, что мы в самолете. Впрочем, Петька сказал иначе:
– Это, наверно, как твоя "Игла", которая прокалывает космос…
Было совсем не похоже, но я отозвался покладисто: