Корень рода
Шрифт:
— Да ведь как? Сможет. Придет. По-правде, неохота его от дому отпускать. Хватит того, что старшие по городам живут. Виталька ведь не пьет, не курит, а на стороне враз свихнуться может…
— Старшие-то не свихнулись! — возразила Павла. — И живут не хуже людей, в хороших фатерах.
Александр Иванович крякнул, опять потянулся к бутылке, но председатель неожиданно встал.
— Все! Премного благодарен за угощение, за беседу. Но мне пора.
— Уже и уходишь? — растерялась Павла и резко обернулась к мужу. — А ты чего бутылку держишь?
— Нет, нет, спасибо! — Михаил Семенович взял на руку плащ. — Ты, Александр Иванович, проводи меня, пасеку хоть свою покажи. Очень уж хорош у тебя мед!
Гоглев засуетился, стал надевать фуфайку, а Павла, все еще надеясь задержать председателя, метнулась в сени.
— Погодь-ко, Михайло Семенович, я тебе баночку медку наложу!
— Ни-ни! И не трудись — не возьму!
— Вот ведь какой несговорный! — Павла в огорчении хлопнула руками по широким бедрам. — Эстолько времени не бывал и ничего не посидел!..
Пасека — десять ульев — располагалась за деревней на южном склоне клеверного поля. Александр Иванович опять, стал сетовать на то, что трудно стало заниматься пчеловодством, но председатель слушал его рассеянно.
— В этом, к сожалению, помочь пока не могу. Пока, — подчеркнул он. — А там — видно будет.
— Понимаю, понимаю! — закивал головой Гоглев. — Где же все вот так, сразу… И то большое спасибо!
Уже после того, как Гоглев пожал председателю руку, Михаил Семенович достал из кармана пиджака сложенную вчетверо бумажку.
— Возьми. Я думаю, мы обо всем договорились..
— Это чего? — смутился Гоглев.
— Твое заявление.
— А-а… — Гоглев засмущался еще больше и начал поспешно прятать бумажку в карман; рука его дрожала.
…Павла встретила мужа у крыльца.
— Насчет переезду ты так ему ничего и не сказал? — строго спросила она.
— Да ведь как?.. Сама видишь, человек по-хорошему поговорил… Опять же лошадь, новый трактор обещал… Витальке машину. И с отпуском — тоже…
— Тебя дурака всю жисть обещаньями кормят!
— Не бруси! Кто другой, а Михайло Семенович не омманет!..
На пороге появилась Валентина.
— Не уедем отсюда — повешусь, — печально и тихо сказала она.
— Я те повешусь! — вспыхнул Гоглев и голова его затряслась. — Ишь — кобыла! Вот отхвощу ремнем — уймешься!..
— Эх ты!.. — Валентина укоризненно покачала головой. С минуту она еще стояла на пороге, потом повернулась и молча ушла в избу.
— Горе и с девкой. Чего сбесилась? — примирительно сказала Павла: она боялась, как бы с мужем от волнения не стало плохо.
— Ништо… Остепенится. Замуж ей надо бы… Дак чего, пошли буде двор-то доконопачивать…
Дело Гоглевых наполовину было решено. Председатель знал: он исполнит все, пришлось пообещать. Пусть это будет трудно, пусть велика уступка одной семье. Но ради того, чтобы в Медвежьей Лядине сохранилась жизнь, и чтобы удержать Виталия в колхозе,
Он долго прикидывал, кого бы послать в Лядину подменной дояркой, перебрал всех, кто подходил на эту работу и, наконец, остановился на Ольге Крутовой, младшей дочери кузнеца Андрея с отдаленного хутора Малинино.
У Андрея было четверо дочерей, но трое уже вышли замуж и уехали кто в город, кто в райцентр. Неровен час, увезут и Ольгу дальние женихи. Еще одним человеком в колхозе станет меньше. Надо сделать так, чтобы этого не случилось.
Поездку в Малинино председатель отложил на завтра: к Крутовым надо приехать врасплох, чтобы не дать им одуматься — это надежней.
…Дорога в Малинино была не многим лучше, чем в Медвежью Лядину. И сама деревенька тоже почти опустевшая. Правда, в ней еще шесть жилых домов, но в трех живут старики пенсионеры, в двух — лесники и лишь в одном доме семья колхозников Крутовых. Хозяин — кузнец, жена его — на разных работах, а дочь Ольга ухаживает за овцами. Раньше Оля была дояркой, но коров из Малинина перевели на центральную механизированную ферму, и остались там только овцы.
Вся семья Крутовых оказалась дома. Пахло канифолью и дымом. Андрей — рыжебородый мужик-молчун с черными от въевшейся окалины руками — паял ведро, жена его к дочь стегали ватное одеяло, с одной стороны алое, с другой — небесно-голубое.
«Картошку ученики копают, а они дома сидят!» — с горечью подумал председатель. Но вместо выговора он громко и весело сказал:
— Здорово живем! Уж не приданое ли дочке готовите?
— А что? Невеста у нас — хоть куда! — в тон председателю ответила хозяйка, а внутренне насторожилась: неладно, что за домашним делом застал ее сам Михаил Семенович.
Неловко почувствовала себя и Оля, белокурая сухонькая девушка. Она зарделась и ниже склонила голову над шитьем.
— Невеста добрая! Был бы помоложе, да холостой, да не лысый — сам бы посватался! — председатель сел на табурет. — А я ведь, между прочим, за Ольгой приехал.
— А что? Куда ее? — встрепенулась мать, и лицо ее, моложавое и не по годам свежее, вытянулось.
Хозяин тоже поднял на председателя близорукие глаза.
— В Медвежью Лядину. Дояркой недельки две надо поработать. Гоглева-старшая отпуск просит.
— Неужто ближе подмену не найти? — запротестовала было хозяйка, но спохватилась, что спорить с председателем — не подходящий момент. — Вот так, сейчас и ехать?
— Не обязательно сейчас. Но к двум часам чтоб была в конторе. А за овцами ты посмотришь.
Андрей, так и не проронивший ни слова, опять взялся за паяльник.
— Ой, да как она там жить-то будет? Хочь бы загодя сказали, так я бы пирогов напекла…
— Ну что ты, мама! Жила же я в интернате, — подала голос Ольга.
— Пироги и там будут: Гоглевы справно живут. И ничего лишнего брать с собой не надо. Одежду только: все-таки в людях жить. Да и девушка, сами понимаете…