Коричневый след
Шрифт:
Ему пришлось прождать с полчаса. Затем ассистентка на высоченных каблуках ввела его в кабинет.
— Чему могу быть полезен, господин комиссар? — спросил врач, бросив взгляд на служебное удостоверение Бринкмана.
— У меня несколько вопросов, касающихся одного из ваших пациентов, господин доктор. Речь идет о Генрихе Лембке.
— И что же
Это прозвучало небрежно, однако от Бринкмана не ускользнул напряженно-выжидательный тон.
— Пока существуют подозрения, не более того. Быть может, как раз ваши показания помогут их рассеять.
— Спрашивайте.
Врач мягко опустился в кожаное кресло за письменным столом и принялся слегка раскачиваться.
— По поводу чего у вас лечится Лембке? — осторожно начал Бринкман.
Врач пододвинул к себе картотеку.
— Минутку, небольшое нарушение кровообращения, повышенное давление, возрастной сахар. Все не так уж плохо.
— И что же вы ему рекомендуете?
— Не много, честно говоря. Лембке в том возрасте, когда приходится мириться с такими вещами.
— И с сахаром тоже?
— Диабет сегодня уже не проблема, господин комиссар. Лембке делает себе уколы сам, точно так же, как тысячи других людей.
Бринкман даже не стал искать сигареты, он листал записную книжку.
— И вы прописываете ему инсулин, доктор?
Врач кивнул.
— А может так случиться, что в распоряжении больного диабетом окажется инсулина больше, чем нужно?
— Не понимаю вашего вопроса, господин комиссар.
— Ну, некоторый избыток препарата. Больше, чем можно использовать на себя.
Врач понял. Он раскрыл лечебную карту пациента и проверил записи.
Посреди страницы палец его вдруг замер.
— Что там, доктор? — наседал Бринкман.
Врач задумчиво взглянул на него.
— Как-то раз Лембке пришел ко мне, потому что потерял рецепт. Я выписал новый.
— Когда это было?
— В прошлом
Бринкману уже не требовалось листать записную книжку, чтоб узнать, что случилось потом.
Он встал и протянул врачу руку. Доктор, однако, не сделал попытки ее пожать. Он уставился в карту.
Рука Бринкмана повисла.
— Он был у меня позавчера, — сказал врач. — По поводу инсулина. Хотя у него еще немного осталось, он не уверен, хватит ли ему на отпуск. Я выписал еще.
29
Пакет со шприцами лежал на полочке над умывальником. Один или два? Генрих Лембке посмотрел в зеркало и попробовал улыбнуться. Улыбка не получилась.
Они достали его. Тогда, в сентябре, он только оттянул этот момент. Или все ухудшил. Наверняка ухудшил. Он мог бы просто уйти, если б все вышло наружу. Уйти на покой, как Кляйнегарт. После этого он прожил еще пятнадцать лет.
Но он не был Кляйнегартом. И не было у него в запасе пятнадцати лет. Даже года не было.
И зачем только он поехал тогда в Бохум? В это осиное гнездо. Захолустье, оно захолустье и есть. Но его это добило. И все из-за разукрашенного узорами кусочка меди. Золотой ключ.
Он расхохотался и сам испугался своего смеха.
И где только они были прежде, этот рассыпающийся еврейский переводчик и его парень с девкой?
Почему им понадобилось так много времени?
Но они придут. Сегодня или завтра. Сейчас или позже.
Он снова расхохотался.
Они придут, когда будет поздно.
Слишком поздно.
Мужчина, который был некогда Карлом Аугсбургером и в душе всегда им оставался, растворил снотворное в небольшом количестве воды, залпом осушил стакан и сделал себе два укола.
Когда люди Эмиля Штроткемпера вошли в середине дня в ого комнату, он лежал на кровати, руки поверх одеяла.
Указательного пальца на правой руке не было.