Корм вампира
Шрифт:
Вот оттого я и налегал сейчас на постромки волокуш, пробивая дорогу и жалея, что до ближайшего снегопада очень далеко и наши следы, даже не смотря на ветки, привязанные к волокушам Бена, легко найдет любой, мало-мальски внимательный, человек. Анна-Марина не отставала, молчком тянула свою ношу и на вторую ночь даже встала на дежурство, вызвав у нас с Беном нешуточную волну симпатии.
Может быть, с этой девчонкой не все так и плохо?
Полсотни км в день, мы не проходили, тут уж либо сдохнуть на переходе от усталости, либо сдохнуть на привале, уснув
На охоту не отвлекались — привлекать внимание погони, буде таковая есть, тоже дураков не было. Вот и подъедали припасы, особенно те, что "быстропортящиеся".
Бен, конечно, ругался и все порывался "упаковать" девушку и вывезти ее в оговоренный город, но я его тормозил. Отчего-то, сама идея с заранее "договоренным городом" мне не нравилась. Но, еще больше не хотелось засвечивать его артефакт. Пока он у нас тихо лежит и не свистит — мы всегда можем смыться. Ну, а если кто узнает — бегать нам до скончания дней своих, летать — не перелетать, как говорится.
Мог и Вродек проболтаться, но в это мне верилось с трудом: слишком много прошли вместе, да и остался он во вполне безопасном месте, а к алкоголю и пустопорожней болтовне чех был совершенно равнодушен.
Так и тянулись наши дни, с двумя перерывами на обед и полдник, и длинной ночевкой, в теплой палатке — девушка и мы, два "дебил-джентльмена", молящиеся на свои спальные мешки, теплые и надежные.
Границу с бывшей США проскользнули в привычном месте, а дальше начались неприятности.
Первым звоночком стало поле, на котором еще вчера громыхало сражение — кое-кто из раненых просил их добить, громко стонал и проклинал Терренса или Вринкли, в зависимости от того, какие повязки были у раненого на рукаве — синяя или красная.
Между телами уже вовсю шныряли мародеры и голодные птицы и звери, радующиеся такому восхитительному довеску, к суровому зимнему рациону.
Не вляпавшись в это наслоение, мы с трудом избегли еще одного — по дорогам, во все стороны, разъезжали еще одни любители затеять драку, на этот раз с трехцветными повязками и очень неплохо вооруженные. Вот и ушли мы, от всех, поглубже в леса, описывая длинные дуги вокруг обжитых мест, в которых еще пару недель назад могли с удобством устроиться в почтовый тарантас и доехать до места.
Мне не верилось в искренность всех этих "повязочников", а взять языка — Бен отказывался, поясняя мне на пальцах, что брать надо "умного", а они, эти умные, на лошадях, в дозоры не ходят, а сидят в теплых комнатах, потягивая виски или склоняясь над картами.
Анна-Марина, к моему удивлению, больше предпочитала молчать, уйдя в себя и не мешаясь. Судя по ее глазам, ее неприятности только начинались: до нее дошло, что папа больше не прикроет, сколько бы она не визжала.
В то, что "папа не поможет" ни я, ни Бен, особо не верили. Но лезть в душу или успокаивать тоже не торопились, пусть дойдет до того уровня, когда захочет поговорить, когда механическая работа по перемещению ног опротивеет и мозг взбунтуется, взорвавшись истерикой, плачем или
Присматривали мы за ней по очереди, присматривались, в душу не лезли, но увы — мужчины всегда мужчины и самое интересное мы пропустили мимо глаз и ушей, как два сопливых, упивающихся первой властью, наследника обширного престола.
На дневном перегоне Анна просто упала и замерла, скрючившись в позу эмбриона и закатив глаза.
Пока я ругался и клялся, что обязательно распакую рации и заставлю ими пользоваться, Бен привел девчонку в чувство, поставил на ноги и едва успел подхватить, когда ее вновь повело.
"Стекло" держал обмякшее тело, выскальзывающее из рук, и растерянно пытался поставить его на ноги, я чесал затылок, пытаясь понять, что именно происходит.
Только сняв маску и рассмотрев лихорадочный румянец на щеках, блестящие глаза и крупную дрожь, выругался еще крепче.
Анна-Марина, с ее утренними походами на променад "налегке", умудрилась поймать что-то серьезное.
Уложив ее на освобожденные волокуши, взялся за аптечку и выругался еще раз — какой-то умник догадался запечатать антибиотик в ампулы, в жидком виде!
Хорошо хоть одноразовых шприцев отсыпали щедрой рукой, чтоб им икнулось, таким заботливым и внимательным!
Через 15 минут, Бен уже восседал на своем "ковре-самолете" и читал мне длинный список дел, которые надо сделать еще до вечера.
А потом улетел, только взвихрив редкие снежные крупинки, выбитые из плотного наста, нашими ногами.
Такой пустяк — остаться одному посреди тихого леса, с тремя волокушами груза и без единого укрытия в обозримой местности.
Оттащив, по очереди, все сани к раскидистой сосне, с огромной и зеленой нижней "юбкой", закидал все снегом и устроился на обед. Так сказать, "все-в-одном". И пожрать, и отдохнуть, и подумать бы, тоже не мешало.
Думать вообще, никогда не мешает.
Сытый, согревшийся и задумчивый, я и не заметил, как сладко заснул, устроившись между составленных волокуш, защищающих меня от всех неприятностей внешнего мира, хоть на самый краткий промежуток, хоть на те десять-пятнадцать минут, когда голова отключает сознание, спасая человека от перегруза, все наваливающегося и наваливающегося, бесконечным снежным комом, все растущим и растущим, грозящим если и не раздавить, то намотать на свои бока и катить еще дальше, все ускоряясь и ускоряясь.
Проснулся я посвежевшим и с уже готовым решением.
Не делать ничего!
До ночи успел натаскать под сосну лапник, расчистить место под спальный мешок и, соловело глянув на часы, отрубился на всю ночь, лишь раз проснувшись оттого, что какая-то зверюга долго и нудно жаловалась на свою голодную и холодную, жизнь.
Декан военкафедры, называл это состояние "режимом отупения" и на полном серьезе утверждал, что этот режим чертовски, опасно, смертельно, заразен.
Если это правда, тогда понятно, почему я проснулся в спальном мешке, отлично отдохнувший, а не отдельными кусками в чье-нибудь желудке!