Корни Иггдрасиля
Шрифт:
Но обратимся к самим мифам, как они известны нам из эддических текстов. Героический мир, о котором шла речь выше, целиком воплощен в самом предании (был бы праздным вопрос, как проводили время герои, когда им не приходилось биться друг с другом и участвовать в распрях). Но мифы создают впечатление, что мифологический мир гораздо больше того, что о нем рассказывается. Он как бы существует сам по себе, живет своей собственной, особенной жизнью, а тексты лишь приоткрывают нам отдельные его участки отдельные сцены из жизни богов. Сцены эти замечательно разнообразны по тону — в них есть место и лирике, и поучениям, и самому грубому фарсу. При этом они не связаны общим сюжетом и неизвестна даже сама их последовательность. Нельзя сказать, что было раньше — приход Одина к конунгу Гейррёду («Речи Гримнира») или его перебранка с Тором («Песнь о Харбарде»). Для мифов, во всяком случае для громадного их большинства, не существует «до» и «после», но есть только «здесь» и «всегда». Поэтому мифологические события происходят в песнях как бы у нас на глазах, как своего рода представление, сценическое действо. Даже мудрые сведения об устройстве мира становятся
Впечатление неисчерпаемости н реальности мифологического мира еще усиливается благодаря тому, что почти в каждой песни, как и в пересказах «Младшей Эдды», мы находим множество имен и намеков на какие-то неизвестные нам события. Конечно, во времена язычества скандинавы гораздо больше знали о мифологическом мире; были у них и другие, более прямые, способы контакта с ним — ритуалы и обряды, о которых умалчивают письменные источники. Но открытость, неэамкнутость мифологического мира — важное его свойство.
На это, правда, можно возразить, что из некоторых представлений, запечатленных в эддических текстах, как будто следует, что мифологический мир, напротив, компактен и легко обозрим. Как рассказывается, боги создали мир из тела первовеликана Имира: моря — из его крови, землю — из плоти, скалы — из костей и т. д. Идея замкнутости мира запечатлена в образе Мирового змея, залегшего в океане и обвивающего всю землю. А сам образ Мирового древа разве не свидетельствует о целостности мира, о рациональной простоте его устройства? Ветви Иггдрасиля раскинулись над всем миром, корни его идут на три стороны, и само древо делит мировое пространство на три яруса: наверху живут боги, в центре — люди, а внизу, в подземном мире находится царство Хель. Но миф на то и миф, что к нему неприменимы законы логики и геометрии. Чем больше мы вглядываемся в картину мифологического мира, тем более расплывчатыми, неопределенными становятся ее очертания. Ведь и о теле Имира сказано, что боги создали из него не весь мир, а Мидгард, т. е. обиталище людей. Строительство же своего собственного обиталища — крепости Асгард — они по неясным причинам поручили некоему великану. Более того, из мифов вообще невозможно вывести представление о мире как единой вселенной, мироздании, Всюду мы читаем лишь о конкретных мирах, населенных различными существами — асами, ванами, альвами, великанами и т. д., а также людьми. Местоположение этих миров или их расположение о отношению друг к другу остается также неопределенным. Так, Мидгард, как это следует из самого его названия («срединный двор»), очевидно расположен в центре; но в центре («середине мира»), судя по тому, что говорится об этом в «Младшей Эдде», бьет построен к Асгард. Отсюда, впрочем, не следует, что он не находится одновременно и наверху-., на небе, куда ведет радужный мост Биврёст. Тор ходит пешком в Страну великанов (Йотунхейм), но иногда он с большим грохотом (ведь Тор — это скандинавский громовержец) ездит туда на своей колеснице, а в иных случаях, чтобы вернуться из Страны великанов в Асгард, ему необходима лодка. Так где же находится Страна великанов? В мифах сказано, что «на востоке». Но судя по всему, восток, а также север — должны пониматься в данном случае не как страны света, а как не освоенная богами, «опасная» окраина мифологического мира. Как сказано в одной мифологической песни, путь в Хель лежит «на север и вниз» (по-исландски до сих пор послать кого-нибудь «на север и вниз» — значит «послать к черту»). Восток и север, как мы видим, противопоставляются в мифе не западу и югу, а середине мира, т. е. устроенной его части.
Но и это противопоставление слишком грубо для прихотливой и переменчивой картины мифологического мира. Мы бы допустили несправедливость по отношению к великанам, увидев в них только воплощение дикой стихии, силу враждебную богам. Правда, ботам приходится постоянно отражать их натиск: «бить великанов» — основное занятие Тора, поверженные великаны есть на счету и у других богов. Однако у богов есть и свой интерес в Йотунхейме. Не только великаны зарятся на главных красавиц Асгарда, но и Один непрочь позабавиться с великаншами, а две из дочерей великанов, Скади и Герд, стали женами богов — Ньёрда и Фрейра (неясно, имеет ли какое-нибудь значение, что оба эти бога происходят из рода ванов, с которым некогда враждовали асы). Великаны обычно представляются в мифах как существа тупые и злобные. Но из других мифов, напротив, следует, что они владеют мудростью недоступной богам; это и неудивительно: ведь они древнее богов. И самое главное: нигде в эддических текстах не сказано, чтобы великаны — обитатели Йотунхейма причинили существенный урон богам. Если это и стихия, то укрощенная стихия, если великанский «восток» — окраина, то все же не самая отдаленная окраина.
Гибель богов и всего устроенного ими мира придет не от великанов, а от неких чудовищ — Фенрира Волка, Мирового Змея Йормунганда, Сурта… И вот что особенно странно: самые свирепые из чудовищ суть порождения Локи, т. е. того, кто был своим среди асов или, как сказано в «Младшей Эдде», к ним «причислялся».
Обратимся же к асам. Мы уже знаем, что они не единственные боги в мире: есть еще ваны, обитающие где-то в Ванахейме. Но асы — верховная группа богов, держащая в повиновении обитателей других миров (заметим, кстати, что у чудовищ, за исключением Хель, нет собственного мира). Нам, однако, было бы нелегко составить четкое представление, как же боги относятся к роду, или семейству асов. В «Младшей Эдде» Высокий (т. е. сам Один) называет Гюльви «двенадцать божественных асов». При этом он забывает упомянуть самого себя, но зато относит к асам Ньёрда и Фрейра — по происхождению ванов. Неясно, считались ли асами дети Тора, Моди и Магни, или
Ни о ком мы не узнаем больше, чем об Одине, Торе и Локи. Их фигуры встают перед нами из мифов как живые. Но несмотря на всю реальность, «жизненность» их характеров, мы бы остереглись уподобить их людям. В особенности это относится к Одину и Локи, самым загадочным персонажам скандинавской мифологии.
Нетрудно, конечно, признать Одина в характерной фигуре одноглазого старика в широкополой шляпе. Но в этом обличии Один странствует по Мидгарду и является людям. В мифах появляется и иной Один — насмешник и обольститель великанш, вдохновенный поэт и колдун, бог павших и зачинщик битв (сам, однако, в битвах не участвующий!), и бог, выпытывающий у вёльвы сокровенное знание о судьбах мира. У Одина столько же личин, сколько имен, ибо имена эти и есть его личины. И тем не менее за разными личинами угадывается какое-то общее, только ему, Одину, присущее начало. Что это? Творческое вдохновение (само имя Одина восходит в конечном счете к индоевропейскому корню, означающему «дух, вдохновение»)? Или, напротив, сугубая умышленность всех его деяний? События, в которых участвует Один, всегда развиваются, как он замыслил. Невозможно до конца разгадать миф, перевести его образы на язык абстрактных формулировок.
Но фигура Локи, по своему, еще сложнее. Снорри говорит о Локи в «Видении Гюльви»; «Асы не раз попадали из-за него в беду, но он же выручал их своей изворотливостью». Локи нередко выводится на сцену как спутник Тора и Одина в их странствиях и приключениях Он добыл для асов их главные сокровища и, может быть, вместе с Одином и Хёниром участвовал в создании людей из Ясеня и Лозы (см. прим. 6 к «Прорицанию вёльвы»). Более того, в Локи, как в кривом зеркале, отражаются некоторые черты Одина; он — комический двойник Одина, пародия на верховного аса. Это сходство забавно обыгрывается в «Перебранке Локи», где Один и Локи бросают друг другу по сути дела одинаковые обвинения — в колдовстве и немужественности.
Но, как ни забавен, ни низок Локи, у него есть некоторые преимущества перед верховным асом, Один странствует в разных мирах; Локи всюду свой: ас среди асов и демон среди демонов. Едва ли вполне случайно повелитель запредельного мира Утгарда, куда как-то забрел Тор со своими спутниками (см. «Младшую Эдду»), носит имя Утгарда-Локи. В образе кобылицы Локи родил Одину его знаменитого коня Слейпнира. А некая великанша Ангрбода родила от Локи тех самых чудовищ, которые в свой срок уничтожат богов. Один меняет личины: Локи же — оборотень по натуре, и богам не придется ждать от него пощады, когда, сбросив узы, которыми они его связали, он поведет против них корабль чудовищ.
Миф о гибели богов восходит, вероятно, ко временам глубочайшей древности. Намеки на него есть во многих эддических песнях. Но лишь в одной из них, в «Прорицании вёльвы», картина грядущих бедствий и последней битвы богов и чудовищ встает перед нами во всей своей зримости — такою, какой увидела ее древняя пророчица, разбуженная Одином от смертного сна.
«Прорицание вёльвы» открывает поэтическую «Эдду», и это самая величественная и самая загадочная из эддических песен. Образы ее так ярки, так вдохновенно звучит голос вёльвы, что трудно сомневаться: перед нами истинное пророчество — текст, рожденный в глубинах мифологического сознания. Но главные мифы, известные из других песен и пересказов Снорри, выступают в «Прорицании вёльвы» в каком-то новом качестве. Война асов и ванов, строительство Асгарда, смерть Бальдра — эти и другие события проходят перед нами не как отдельные сцены из жизни богов, а как акты вселенной драмы, конец которой известен, Все оказывается взаимосвязанным в судьбах мира. Добро прорастает злом, неутомимая деятельность богов расшатывает основы устроенного ими мира, приближая в конце концов его гибель. В своем стремлении к власти боги попирают законы, ими же установленные. Сам Один на сей раз оказывается участником событий, ход которых ему неподвластен. Боги, как и все сущее, не избегнут приговора судеб — норн, которые в этой песни носят знаменательные имена — Прошлое (Урд), Настоящее (Верданди) и Будущее (Скульд).
Норны, конечно, остаются обитательницами мифологического мира. Но представление о времени как о процессе, устремленном из прошлого к будущему — к концу мира и новому его возрождению (последние строфы «Прорицания вёльвы»), — это представление скорее всего отражает влияние христианства. Большинство ученых предполагает, что эта песнь сложилась в Исландии во второй половине X века. т. е. в переломную эпоху между язычеством и христианством. Христианство исподволь проникало в Исландию, уживаясь здесь на острове с язычеством. Как сказано в «Саге о Гисли» (события которой относятся ко второй половине X века), «Гисли не приносил больше жертв с тех пор, как побывал в Вэбьёрге в Дании, все же он, как и прежде, устраивая пиры, и притом со всей пышностью» (глава X). А жена Гисли Ауд после смерти мужа крестилась в Дании и совершила паломничество в Рим. С другой стороны, конунг Олав сын Трюггви, насаждавший христианство у себя дома в Норвегии, не достиг успеха в Исландии: проповеди его посланца священника Тангбрада лишь подогрели рознь между сторонниками старой и новой веры. Язычники продолжали упорствовать. Потребовалась вся мудрость предводителей с той и другой сторон, чтобы прийти в конце концов к согласию. Христианство было принято в 1000 году на альтинге — как закон общий для всей страны. «Если закон не будет един, то и мира не будет, а этого нельзя допускать», — сказал в своей знаменитой речи годи Торгейр со Светлого Озера (сам язычник!) и все исландцы с ним согласились. С тех пор христианство стало официальной религией в Исландии; язычникам первое гремя разрешалось совершать свои обряды, но негласно.