Король без развлечений
Шрифт:
Вижу хозяйку и, пока рассказываю ей подготовленную заранее речь, во время которой я направляюсь к креслу, думаю про себя: «Или эта, или никакая».
О лучшем и мечтать было невозможно.
Более чем представительная — такую и пригласить не стыдно. Через десять минут беседы понимаю: она просто великолепна, хоть младенцу в подарок дари! Два-три раза делаю неожиданный выпад, чтобы увидеть, не выдаст ли себя как-нибудь инстинктивно подлинная ее натура. Чистенькая, красивая бабенка, и заподозрить в ней выдающийся ум никому бы и в голову не пришло. Возраст? Я догадывалась,
— А как вас зовут, дитя мое?
— Дельфина, — ответила она.
Я изложила ей совершенно откровенно суть дела. Она даже спросила:
— Но почему именно меня?
Я ответила, что нам многие ее рекомендовали, что прошлое — это прошлое и что имеющий уши да услышит (в тот день я много пословиц и поговорок вспомнила).
— Но надо, чтобы он увидел меня, — сказала она (на это у нее ума хватило).
Я, естественно, поддержала эту мысль и сказала, что месье придет завтра, в три часа пополудни. А уже в дверях не удержалась и сказала ей:
— Скажите горничной, чтобы она надела чистый передник, дитя мое.
Это не значило, что передник прислуги был грязным, — он был безупречным, но просто с того момента мне хотелось упрекать всех направо и налево.
На следующее утро Ланглуа постучал ко мне в дверь. Было семь часов.
— Можно войти? — спросил он.
— Если тебя не испугает мой вид в постели. (Вообще-то мне было все равно.)
Вошел.
— Я заказал для тебя место в дилижансе, — сказал он. — Отправляется в одиннадцать часов.
У меня перехватило дыхание, что позволило ему продолжить:
— Займись «Бунгало». Стены подсохли. Работы осталось на пять дней. Мы приедем через неделю.
— А вдруг она не подойдет? — спросила я.
— Подойдет, — ответил он.
Он проводил меня до дилижанса. Позаботился, чтобы у меня место было в углу. Посадил меня.
— Ну, иди, не оставайся здесь, — сказала я ему.
— Верно, — ответил он. — Извини.
И ушел своей пружинистой походкой. Я увидела, как он дошел до деревьев на площади Руаяль, пересек розарий перед Дворцом правосудия, завернул за угол и исчез!
Сотню раз, сотню раз вспоминала я белый фартук, пока ехала обратно! И сотню раз видела перед собой образ Дельфины, юной, красивой и по глупости ожидавшей, когда на нее посыплется манна небесная. И она в конечном счете посыпалась.
Дуракам везет. Это легко так говорить. Но когда она приехала, я услышала, как ее уже называют госпожой главной егермейстершей. Это ее-то, девчонку из Вуарона! Ведь она действительно была просто из Вуарона. Вот тебе и редкая птица!
Что же получается, достаточно иметь черные волосы и гладко натянутую кожу? Может быть, просто постарались не оставить складок и морщин, когда натягивали? Чем же ей самой-то гордиться? Только это у нее и есть. Не есть, а было, слава Богу! И вот это-то называлось главной егермейстершей! Главной инспекторшей охотничьего надзора! Суп она свой только могла инспектировать, который только что съела, и больше ничего.
Сюда они приехали 8-го числа. Она даже не поняла, что 9-го рано утром Ланглуа ушел на перевал, где в карьере работает бригада взрывников из
И если бы он мог, он бы вечером 8-го ушел. Но дилижанс приехал в шесть часов вечера, а Ланглуа хотел всем угодить. Поэтому он очень любезно дождался утра.
Я уверена, что Дельфина спокойно проснулась в обычное свое время, преисполненная добрых намерений, и даже подумала своей мудрой головкой: «А разложу-ка я по местам его коробки с сигарами». И уверена, что эта везучая дурочка очень мило разложила коробки с сигарами по обе стороны зеркала, которое стоит на камине в столовой: четыре коробки с одной стороны, четыре — с другой.
Мне кажется, я вижу ее, вижу, как она отступила назад, чтобы убедиться, как красиво смотрятся на коробках этикетки.
О сигарах он мне говорил еще в Гренобле, в ресторане со страусиными перьями, когда он эту Дельфину и знать не знал. Главная инспекторша! Что она там инспектировала?
А взрывы в карьере, там, на перевале, начались задолго до того, как мы поехали в Гренобль. Но могла ли я знать, что Ланглуа прислушивался к ним больше, чем к чему-либо другому? В то время, когда он ехал со мной в дилижансе, разве могла я что-нибудь знать о его сомнениях?
Вы можете сказать: «Ты выбрала Дельфину и сама выбрала свое место. Посмотри вон на госпожу Тим и на прокурора: с того момента они стали держаться от тебя на почтительном расстоянии.
Все так. Но с прокурором и сгоспожой Тим мы хоть и могли ходить под ручку, но все-таки были по разные стороны баррикады.
Я дурно воспитана. Я не умею вовремя уходить, даже если речь идет об уважении. И потом, уважение… разве уважают тех, кого любят?
А своего места я не выбирала. Я не считаю, что это выбор, когда человек вынужден принимать решение в силу сложившихся обстоятельств, ведь мне тогда стукнуло семьдесят лет. Именно стукнуло, да еще как.
Это я выбрала Дельфину, тут я согласна.
И я знаю: это была женщина, не способная видеть в коробке сигар что-то иное, кроме коробки сигар. Я должна была догадываться об этом. И я не просто догадывалась. Я знала это.
Упрекнуть ее ни в чем я не могу, как не могла упрекнуть и ее горничную, фартук которой был безукоризненно белым и даже слегка накрахмаленным, с очаровательными ленточками позади гофрированной оборки. Неужели вы думаете, что я и этого не знала? Этого нельзя было не видеть!
В чем можно упрекнуть Дельфину? Она не была «вышивальщицей».Ни в малейшей степени. Разве не согласилась она самым любезным образом жить в стенах, побеленных известкой, иметь в качестве всей мебели кровать и два стула. Даже льняную штору, подарок госпожи Тим, Ланглуа велел снять и убрать в шкаф.
Разве не довольствовалась она столом и двумя стульями в их так называемой столовой? И зеркалом, которое Ланглуа поставил на камин со словами: «Тебе, конечно, захочется иногда полюбоваться собой», а в зеркале отражались стены, оштукатуренные известкой.