Король детей. Жизнь и смерть Януша Корчака
Шрифт:
Какое-то время после войны ходили слухи, что товарные вагоны, перевозившие Корчака и его детей в Треблинку, сошли с рельсов и что Корчак, Стефа и дети были спасены. Говорили, что их видели в разных деревнях Польши.
В своем дневнике Корчак размышлял о том, что он будет делать после войны: «Возможно, меня пригласят участвовать в восстановлении порядка в мире — или в Польше. Это маловероятно, и вряд ли я захочу этим заниматься. Пришлось бы завести большую контору, работать, как невольнику, по столько-то часов в день, общаться с людьми, сидеть в кресле за письменным столом с телефоном. Терять время на пустые ежедневно
А еще он мечтал о создании приюта в горах Северной Галилеи: «Там будут просторные столовые и спальни и маленькие «хижины отшельника». У меня будет помещение на плоской крыше, не слишком большое, с прозрачными стенами, чтобы я не пропустил ни одного рассвета или заката, а, работая ночью, мог бы время от времени поглядывать на звезды».
Треблинка, как и другие бывшие лагеря смерти, лежащие подобно мертвым спутникам подле крупных городов Польши, оживляется посетителями из всех стран мира, которые приезжают сюда почтить память жертв. Я побывала там в 1983 году с членами Международной ассоциации Корчака. В автобусе передо мной сидели Юзеф Бальчерак и Ида Ме-жан. Миша Вроблевский приехал из Швеции, Леон Хаари, Янка Цук, Стасик Цингман и Ицхак Бельфер — из Израиля. Игорь Неверли не смог присоединиться к нам из-за болезни, а Иосиф Арнон скончался за несколько лет до этого.
Дорога шла вдоль Вислы. Наконец мы увидели указатель «Треблинка» — название городка, в двух милях от которого находился лагерь. Автобус свернул на узкую дорогу, окруженную густыми березовыми и сосновыми лесами исключительной красоты. Казалось, сама природа хочет сокрыть то, что некогда здесь происходило. Несколькими годами раньше я ехала в Треблинку на машине с одним польским журналистом, и в этом самом месте мы заблудились. Остановив мужчину, проезжавшего мимо со своим внуком на телеге, груженной картошкой, мы спросили, как найти бывший лагерь смерти.
«Я его помню, — сказал мужчина. — Я все это видел с холма за городом. Мальчишкой пас там коров. Подъезжали вагоны, люди выходили. Пытались убежать. Их били. Стреляли. Ужас, что было. И никуда не деться. А если ветер с востока дул, так просто жуть. Вот если с запада, то еще терпеть можно. Женщин и детей малых тогда отсылали из города к родственникам, а то пьяные украинские охранники покоя не давали». Он показал нам дорогу и двинулся дальше. Лошадь, телега, внук, картошка.
Теперь автобус с делегацией безошибочно следовал к месту назначения мимо этих великолепных деревьев, образующих въезд в лагерь. На месте нас приветствовали скауты из отряда Януша Корчака, которые выстроились вдоль внутренних дорожек. Вместе с сотнями других посетителей мы ожидали начала церемонии на макете железнодорожной станции с муляжом часов, стрелки которых никогда не двигались, и макетом кассы, где никогда не было билетов. Все эти декорации были призваны убедить измученных евреев со всего мира, что они все еще участвуют в депортации на Восток.
После речей польских официальных лиц под марши, льющиеся из динамиков, мы прошли вдоль каменных железнодорожных путей, символизирующих те настоящие рельсы, которые вели в лагерь смерти. Ведь Треблинки уже не существует — в том смысле, в котором до сих пор существуют Освенцим и другие лагеря. Нет ни сторожевых вышек, ни колючей проволоки, ни бараков, ни пустых чемоданов, ни холмов из детских туфелек. Этот некогда огромный
Через некоторое время после окончания войны это оскверненное пространство, некогда бывшее Треблинкой, превратили в обширный каменный сад. Из различных карьеров Польши туда свезли семнадцать тысяч каменных глыб, которые должны были представлять деревни, города и страны, откуда в Треблинку доставили миллион мужчин, женщин и детей, нашедших там свою смерть, — все они, кроме тысячи цыган, были евреями.
Каменные рельсы обрывались на том месте, где украинские охранники и эсэсовцы, угрожая плетьми и автоматами, выгоняли людей из товарных вагонов — мужчин налево, женщин и детей направо — и направляли в «бараки для раздевания». Мужчинам велели снимать одежду и связывать туфли шнурками. Женщинам к тому же стригли волосы, прежде чем отправить для «дезинфекции в душевое отделение».
Мы подошли к тому месту, где их всех, обнаженных, выстраивали в ряды по пять человек и гнали по узкому огороженному коридору — «Дороге в небо», как называли его немцы, — который вел к газовым камерам.
Мы смотрели на черные камни над ямой, в которой на огромных железных решетках сжигали тела.
Мы миновали высокий каменный монумент в честь погибших жителей Варшавы. Семнадцать тысяч каменных глыб стояли по стойке «смирно», как призрачные часовые в этом призрачном саду, когда мы наконец подошли к одному из камней, отмеченному отдельной надписью:
ЯНУШ КОРЧАК
(ГЕНРИК ГОЛЬДШМИДТ)
И ДЕТИ
Приложение
«ДЕКЛАРАЦИЯ ПРАВ ДЕТЕЙ»
Януш Корчак говорил о необходимости создать Декларацию прав детей задолго до того, как подобные документы были разработаны в рамках Женевской конвенции (1924) или Генеральной Ассамблеей ООН (1959). Он представлял себе эту декларацию не как призыв к доброй воле, а как требование активных действий. К моменту смерти Корчака она осталась незавершенной. Читая «Право ребенка на уважение», «Как любить ребенка» и другие работы, я собрала вместе те права, которые Корчак считал наиболее важными.
Ребенок имеет право на любовь. («Любите ребенка, не только своего собственного».)
Ребенок имеет право на уважение. («Давайте потребуем уважения для сияющих глаз, гладких лбов, юной энергии и доверчивости. Почему потухшие глаза, морщины, неопрятные седые волосы или усталое безразличие вызывают большее уважение?»)
Ребенок имеет право на оптимальные условия для роста и развития. («Мы требуем: долой голод, сырость, зловоние, тесноту, перенаселенность».)
Ребенок имеет право жить настоящим. («Дети — это не люди будущего, это люди сегодняшнего дня».)
Ребенок имеет право быть самим собой. («Ребенок — не лотерейный билет, от которого ждут выигрыша главного приза».)
Ребенок имеет право на ошибки. («Среди детей не больше дураков, чем среди взрослых».)
Ребенок имеет право на неудачу. («Мы отвергаем обманчивое стремление сделать ребенка совершенным».)