Король дзюдо

Иванов Альберт Анатольевич

В ответ на Славкин вопрос Сашка важно показал кукан, на котором болталось с полсотни зеленых щурят.

— Надо в маринаде, с томатами потушить, — посоветовал Славка.

— Их бы самих без маринада потушить, — пробурчал Валька. Он считал такую ловлю немыслимой глупостью: ведь из таких вот щурят, величиной чуть больше ладони, вырастают здоровенные щуки, которых он, Валька, любит ловить на пескаря.

По команде Сашки малец на «карно» повернул лодку к берегу. Она ткнулась в песок.

Сашка соскочил на берег и сел рядом с Валькой. Его он уважал и звал Валюхано. Родились и выросли они у этой

речки вместе, по соседству. Славку же Сашка в грош не ставил, а меня, как новенького, вообще презирал, считал папенькиным сынком, и тогда в парке дал мне по носу, чтобы я не вздумал задаваться и знал свое место. Он любил командовать и называл себя «хозяином низов», то есть берега от монастыря, где он жил, до бетонного моста. Если бы я не сидел с Валькой за одной партой, мне, вероятней всего, пришлось бы обходить затон стороной, чтобы искупаться. Тем более что ходил Сашка в другую школу, стоящую возле монастыря, и все ребята здесь были у него свои. Он шлялся с компашкой по своим владениям, только и выискивая, на кого бы чужого надраться. А чужими он считал всех, кто не жил на их улочке, громко называющейся Набережной.

— Как дела, Валюхан? — спросил он Вальку. — Да ты не злись! — Он с размаху хлопнул его ладонью по голой спине. — Твоих щук не убудет. Это же я так наподсекал — моему коту Филиппу. Сам знаешь, ничего, кроме рыбы, не жрет, собака!

Здоровенный враль, на сей раз он не врал. Его «столетний» кот по имени Филипп и впрямь ничего не ел, кроме рыбы. Сашка рассказывал: когда Филипп собрался было помирать, отец завел себе спаниеля — охотничью псину. При виде пса умирающий Филипп сразу ожил, взлетел на шкаф и решил жить дальше, назло своему извечному врагу.

— Отзынь, — перевернулся на спину Валька. «Отзынь» на языке Набережной означало «отстань». — Надоел ты со своим Филиппом. Так ты всю рыбу в реке ему в утробу спустишь. Учти, поймаю кота и утоплю как котенка!

— На всякий кис-кис имеется гав-гав, — отмахнулся Сашка. Привычка у него на все случаи жизни так выражаться. — Сначала поймай.

И, не обращая на меня со Славкой никакого внимания, начал хвастаться:

— Кобель нам ох и прыткий попался! Лежит вчера на подоконнике, уши развесил, а по стеклу муха ползет — жужжит, как вертолет. А наш Дик мордой крутит, смотрит. Затем ка-а-ак размахнется и бац лапой по мухе! Муха в лепешку, стекло вдребезги!

Все мы захохотали. Приятели на лодке тоже залились смехом, хоть и видно было: он им уже рассказывал. А малец на «карно» даже ноги задрал, чуть не свалившись в воду вместе с веслом.

— Это что! — продолжал Сашка. — Еще случай… — Тут он впился в нас со Славкой взглядом: — Ну, этот ладно. — Про Славку. — А этот чего? — Про меня. — Мотай отсюда!

— Он со мной, — спокойно произнес Валька.

— Да он всегда с тобой, — перевел на шутку Сашка. — Почти весь год. На одной же парте сидите. Хоть летом от него отдохни!

Приятели на лодке тоже захохотали, а малец на «карно» вновь задрал ноги, делая вид, что ему невмоготу от смеха. Жаль, и опять не свалился в воду.

— Так вот… — как ни в чем не бывало продолжал Сашка. — Спит наш Дик на подоконнике. А батя лежит на диване у окна, читает…

— Он? Читает?! — неподдельно изумился Валька.

— Телепрограмму, — не моргнув

глазом заявил Сашка — А Дик во сне сползает, сползает себе к краю подоконника и как шмякнется плашмя на пол! Вскочил и как залает на отца! — сквозь смех говорил Сашка. — Подумал, что отец ему это нарочно подстроил. А тут подходит к Дику кот Филипп и как бух ему наотмашь пощечину! — совсем вошел в раж Сашка. За хозяина обиделся. Ну, не могу! — Он покатился по песку, хватаясь за живот.

Вернулся:

— Думаешь, все? — Он по-прежнему обращался только к Вальке. — Ночью Дик опять спал на подоконнике. Отец пришел поздно, его не заметил, задернул шторы. Проснулся ночью… воды попить, глядит: на него чья-то черная башка между штор уставилась, глаза горят. «Ой-ей-ей!» — завопил отец, упал с кровати, ногу вывихнул! Что, не веришь? — обиделся Сашка. — Пошли, сам посмотришь — лежит с ногой. Тебе-то хорошо, а он теперь целыми днями дома, меня туда-сюда гоняет.

Приятели снова загоготали, малец снова дрыгнул ногами.

А кот Филипп подходит к Дику и бац его опять лапой по роже? — спросил Валька.

— Откуда знаешь? — прищурился Сашка. — Разве я тебе уже рассказывал?

И пошел такой треп, что я опомнился, когда уже солнце почти садилось.

Вернувшись со Славкой в наш двор, мы увидели у одного из подъездов автофургон и кучку любопытствующих жильцов. Кто-то приехал!.. Два дня назад в нашем доме освободилась квартира. Поговаривали, что эту жилплощадь застолбили для новых преподавателей культпросветучилища. Муж вроде бы пианист, а жена — балерина. Оказалось, не совсем так: он — учитель музыки, а она — учительница хореографии. Учитель и его сын — паренек моего возраста в линялых джинсах — поочередно таскали в дом гармонь, баян, аккордеон, книги, а «балерина» — тоненькая женщина — носила легкие вещи, стопки книжечек, горшочки с цветами… Я не люблю глазеть, как люди переезжают. Наверное, потому, что это похоже на подглядывание в замочную скважину. По вещам ведь можно многое узнать о владельцах.

Поужинал я с папой и мамой, чему они приятно удивились. Сообщил им о новых жильцах. Они уже знали. И ушел к себе в сарай.

Только я включил телевизор, примчался Славка и выпалил:

— Ого-го! Ого-го! — и покрутил головой, не находя слов.

— Что ты ржешь, мой мустанг ретивый? — спросил я, не отрывая глаз от экрана. Шла моя любимая передача «Клуб путешественников».

Славка, придя в себя, рассказал следующее. Поужинал он, слегка подзаправился (представляю себе), и спускается по лестнице, направляясь ко мне. И видит: в подъезд входит наш новый жилец — сын музыканта. На площадке ниже открывается дверь и выходит Нина Захарчева самая красивая девочка в нашем классе.

Снова признаюсь, не только лето с его речкой мирило меня с пребыванием в этом городке!..

Сын музыканта, завидев ее, быстро взбежал по ступенькам и стал перед ней на колени. «Офелия, о нимфа!» — закатил он глаза и воздел руки.

Нина, известная трусиха, тут же бросилась назад, к себе, и забарабанила в дверь.

А он поднялся, усмехнулся и стряхнул пыль с брюк: «Мадемуазель, для паники нет никаких оснований. — И добавил: — Я не француз Дефорж, я Дубровский». И, посвистывая, пошел в свою квартиру. Вот те на! Что за птица?..