Король и Злой Горбун
Шрифт:
Брежнев сделал паузу и посмотрел в зал. Сейчас он должен был сказать самое главное. То, чего пока не знал Никаноров и что должно было Федору Петровичу все-все объяснить.
– ЦК нашей партии, как вы знаете, было принято решение: на практике продемонстрировать советским людям, что же такое капитализм и его хваленые свободы. Раскрыть гнилую сущность общества потребления, его язвы и пороки. Все вы знаете, что и как делала партия все эти годы, но все же хочу напомнить вам основные этапы проделанной нами работы.
Генсек перевернул очередной листок, отпил из стакана воды – было слышно, как он при этом причмокнул, и у Никанорова даже дернулся кадык – у бедолаги, оказывается, давно уже пересохло во рту.
– В соответствии с разработанным партией планом в стране была объявлена так называемая перестройка. Ответственный – товарищ Горбачев. Целью этого этапа было создание у общества иллюзии, будто партия Ленина сходит с исторической сцены,
У Никанорова в эти минуты было лицо совершенно потрясенного человека. До этого дня он просто жил. Видел, что происходит вокруг, многое ему не нравилось, и многого он не понимал. И вдруг оказалось, что ничто в этой жизни не происходит просто так, все имеет под собой основу. Заговор! Это был заговор! Он-то думал, что все рухнуло тогда, в восьмидесятые, и страна пошла вразнос, заметалась в море жизни, как корабль без руля и ветрил, а оказалось-то, оказалось!..
– За прошедшие годы советский народ на собственном опыте испытал все тяготы жизни в капиталистическом обществе и еще раз имел возможность убедиться в лживости сладких посулов буржуазной пропаганды, – сказал Брежнев и опять отпил водички из стакана. – Звериная сущность капитализма, все его язвы открылись нашим людям во всей красе. Я думаю, наш замысел удался. Советский народ – не весь, а его нестойкая часть, то есть то самое меньшинство, проявлявшее недовольство, – убедился в пагубности капиталистического пути. Остановка производства, хроническая безработица, преступность, невыплаты зарплаты – столкнувшись со всем этим, люди быстро разобрались, где правда, а где ложь и чего стоят сладкие посулы зарубежных радиоголосов.
Никаноров слушал оратора, боясь пошевелиться и будто даже не дыша. Совершенно случайно, неожиданно даже для самого себя, он попал в мир, о котором прежде ничего не знал, даже не догадывался. Он-то думал, что этот мир умер, ушел навсегда, растворился в прошлом, а оказалось, что это не так. Все потрясения, происшедшие у него на глазах за последние годы, не были случайными. Мудрое Политбюро позволило заблуждающимся прочувствовать на собственной шкуре, насколько серьезны их заблуждения. Когда в стране стало слишком много недовольных, никого не стали хватать и упрятывать в тюрьмы – партия сделала вид, что готова удовлетворить блажь закапризничавших, как малые дети, сограждан. Хотите жить так, а не иначе? Пусть будет по-вашему. Перестройка, рыночные реформы – и первоначальная эйфория очень быстро испарилась.
– Хочу сообщить, что на последнем заседании Политбюро мы заслушивали отчет товарища Ельцина о проделанной работе, которая была признана удовлетворительной. Можно считать, товарищи, что второй этап задуманного нами выполнен. Теперь, товарищи, перед нами ясная цель. – Здесь бы Брежневу повысить голос и торжественно и строго посмотреть в зал, но он все никак не мог оторваться от спасительной бумажки. – Теперь, когда люди прозрели и народ и партия опять едины, мы сможем сказать людям правду и все вместе продолжим строительство светлого будущего! Будущего, где нет места делению на богатых и бедных, где нет эксплуатации человека человеком, где нет голодных, безработных, где уважают старость, а молодым открыты все дороги!
Зал с невиданным прежде энтузиазмом взорвался аплодисментами. Стоявший рядом со мной оператор даже вздохнул.
– Как хорошо сказал! – признал он.
– Да, – подтвердил я. – Едва ли не под каждым его словом я готов был бы подписаться.
Для нас все происходящее, конечно, было анекдотом, всего лишь инсценировкой, чего нельзя было сказать о Никанорове. Он расчувствовался не на шутку, даже слезы на глазах выступили, и вместе со всеми хлопал в ладоши Федор Петрович, совершенно искренне, от души.
– Такой эмоциональной реакции я давненько не видел, – признал я. – Материал мы сегодня отснимем что надо.
Генсек тем временем вернулся на свое место за столом президиума, а слово предоставили заведующему отделом промышленности Центрального Комитета. Потрясенный докладом предыдущего оратора, Никаноров
Оказывается, слухи о развале отечественной промышленности и остановке производства были сильно преувеличены. Да что там преувеличены, они вовсе не соответствовали действительности. Те предприятия, о которых писали, действительно стояли. Но были, оказывается, и другие. Те, которые, как и прежде, выплавляли металл, собирали трактора и выпускали телевизоры марки «Рубин». Про эти заводы не писалось ни в одной газете, а писалось как раз о тех, что стоят, не работая, и у людей создавалось впечатление, что все разрушено, что промышленность погибла, а было как раз совсем наоборот. Завотделом с почти нескрываемой гордостью сыпал цифрами: выпуск тракторов за пятилетие вырос на тридцать два процента, тепловозов – на пятьдесят шесть, электроутюгов – на сто один процент, а чулочно-носочных изделий так и вовсе в шесть с половиной раз. Потрясенный Никаноров слушал все это, и в голове у него возник навязчивый вопрос: он хотел немедленно знать, куда же девается этакая прорва производимой продукции. Оратор, будто услышав его, тотчас же прояснил ситуацию. Все, оказывается, складировалось на особых секретных складах, где и ждало своего часа, а час этот все приближался и приближался, и Никанорову уже было понятно, что мудрое и дальновидное Политбюро просто ждет подходящего момента для того, чтобы объявить об окончании в СССР проклятого капитализма и наступлении привычной и знакомой жизни. В этой жизни не будет дорогущих японских телевизоров и совершенно недоступных простому человеку «Мерседесов», а будут родные «Рубины» и «Жигули» по вполне сносной цене, как прежде, и от осознания этого – я видел! – у Никанорова прямо-таки захватывало дух.
Ведь он знал! Знал! Теперь он и сам верил, что знал, догадывался хотя бы, что не может великая страна развалиться так стремительно и безвозвратно. Теплилась где-то глубоко внутри мысль о том, что все не всерьез, что есть кто-то, кто видит все творимые безобразия и в нужный момент вмешается, защитит, спасет! У Федора Петровича горели глаза, обо всем он забыл и о времени – тоже.
А на трибуну один за другим выходили выступающие. Рабочий – вся грудь в давно забытых Никаноровым орденах и медалях – рапортовал о трудовых успехах и благодарил партию и лично дорогого Леонида Ильича за неустанную заботу о рабочем человеке. Ткачиха из Иванова предложила переходить к социализму как можно скорее, потому что уже все склады забиты тканями, и это богатство пора бы передать народу. Космонавт аж с тремя геройскими звездами на груди сообщил, что первая советская обитаемая марсианская станция работает уже три года и на Марсе найдена жизнь, о чем он и рапортует съезду. Все вскочили и зааплодировали, и Федор Петрович тоже. Предыдущие годы не дали ему ничего, кроме разочарований и все углубляющейся печали. До него никому не было дела, и это страшно тяготило, и вот только сейчас обнаружилось, чего ему не хватало больше всего – чувства сопричастности. Он хотел быть со всеми, плечом к плечу, в едином строю, один за всех и все за одного, чтоб в коллективе и чтоб сообща, а его лишили этого, и это было самое ужасное. Но теперь все вернулось, он уже был не одинок и испытывал восторг – такой, какой еще ни разу в жизни ему испытать не доводилось.
Потом выступал министр сельского хозяйства. И опять Федор Петрович услышал для себя много нового. Оказывается, это здесь, в европейской части страны, дела в сельском хозяйстве шли ни шатко ни валко – так сделали специально, чтобы картина якобы развала выглядела более полной, а на самом-то деле за Уралом, в районах, куда не допускались досужие журналисты, была создана мощная мясо-молочная база. Там с полей урожай снимался по два раза в год, там ходили стада тучных коров, которые молока давали вдвое больше хваленых голландских буренок, там вывели новый сорт персиков, которые не боялись морозов, а картофельные клубни весили не меньше чем восемьсот граммов каждый.
Федор Петрович жил все эти годы, даже не подозревая о существовании параллельного, вполне благополучного мира. Там, где жил он, с наступлением сумерек страшно было выйти из дома, там месяцами не платили зарплату, там росли цены и становились недоступными лекарства. А где-то совсем рядом, в параллельном мире, люди своим трудом крепили могущество Родины, там не было ни вороватых «челноков», ни злых чеченцев, а одни только трудовые подвиги. В том, параллельном, мире мы по-прежнему оставались самой читающей страной, и тракторов выпускали больше всех, и на Марс прилетели вперед этих заносчивых америкашек. Там мы были сильны, но просто, оказывается, еще не время было говорить об этом, и сам Федор Петрович до сегодняшнего дня ничего не знал, даже не догадывался, и открывшееся ему так его потрясло, что, попытайся мы сейчас вернуть его к действительности, он не поверил бы, отказался бы верить, потому что здесь, в этом зале, с этим его новым знанием о жизни, ему было хорошо.