Король-Лебедь

Андреева Юлия Игоревна

Поэтому юный актер так обрадовался, узрев в парке фон Пфистермайстера и решив, что это именно тот человек, который может научить, как сделаться кумиром неприступного властителя и соответственно лучшим и самым высоко оплачиваемым актером Баварии.

Разговор начался издалека. Они обменялись несколькими дежурными фразами, после чего актер поинтересовался, что читает секретарь. Оказалось, что тот читал книгу под названием «Интересные и поучительные истории, случившиеся при дворе иранского султана».

И рассказал историю, как при дворе султана Шальмеддина выступал один великолепный

певец, голос которого можно было сравнить разве что со сладкогласным соловьем. После каждой песни султан бросал ему крупный бриллиант.

Певец был допущен в святая святых дворца, где плескались в хрустальном бассейне многочисленные жены и наложницы султана. Они смеялись и веселились, их тела переплетались в потешной борьбе или танцах любви.

Чернокожие невольники обмахивали султана и его гостя веерами из павлиньих перьев, прекрасные рабыни расставляли перед ними прямо на ковре диковинные яства.

– Как ты поешь! О, Аллах, как можешь ты даровать смертному такой божественный голос! – призывая в свидетели небо, изрек султан, пораженно уставившись на своего певца, словно только что увидел его. – Твой рот раскрывается лишь для того, чтобы исторгнуть несметные сокровища – песни, слушая которые я переполняюсь счастьем и верой в то, что, когда я умру, Аллах возьмет меня в лучший мир, где я снова смогу ощутить блаженство, сходное с тем, что даришь ты мне сегодня.

– Если мой рот, как ты говоришь, о мой повелитель, раскрывается лишь для того, чтобы исторгнуть сокровища, что стоит тебе, любимому сыну Аллаха, наполнить его драгоценностями из своей казны? – ответил султану певец.

* * *

– И что же султан? Наполнил рот певца драгоценностями? – с замиранием сердца спросил юноша.

– Конечно, – секретарь хотел было продолжить рассказ, но в этот момент его позвали, и он был вынужден откланяться.

Когда настала полночь, актер облачился в свой восточный костюм, надел на голову золотую чалму со страусовым пером, которая так шла к нему. После чего за ним зашел паж, в обязанности которого входило проводить гостя к своему королю.

После первой же песни восхищенный Людвиг начал благодарить певца, осыпая его комплиментами. Дождавшись, как казалось, благоприятного момента, юноша как бы невзначай рассказал королю о легенде, после чего Людвиг трижды хлопнул в ладоши. И велел явившемуся на его зов арапчонку принести шкатулку с сокровищами. За расписанной сценами из жизни гарема какого–то восточного султана ширмой квартет музыкантов играл «Марокканскую невесту».

Актер не верил своим глазам. Еще несколько минут – и он богатый человек. В этот момент скрипка за ширмой сфальшивила и, громко ругаясь и сетуя на несправедливую судьбу, пославшую в его покои только портящих прекрасные инструменты варваров, король отправился наводить порядок.

– Что вы сделали?! – бросился к лежавшему на подушках и грезившему о своем великолепном будущем актеру секретарь короля, который все это время находился за дверью, и только теперь позволил себе ворваться в зал.

– Я пересказал королю историю, услышанную от вас, – немного обескураженный тем, что его поймали за руку, ответил актер.

– Но вы же не знаете конца

истории, – заторопился фон Пфистермайстер, его лоб намок, глаза напряженно вглядывались в ширму, за которой скрылся король. – Султан убил своего певца, положив в его рот слишком много драгоценных камней. Он задохнулся, подавившись камнем!

Услышав о столь безрадостной перспективе, актер побледнел.

– Он может и задушить. Он все может, – сверля взглядом ширму и стуча от страха зубами, прошептал секретарь. – Вот что, молодой человек, если вам хоть сколько–нибудь дорога ваша жизнь – бегите от сюда! Бегите из дворца этого деспота! Спасайтесь!

Юноша вскочил и, порывисто сжав руку господина фон Пфистермайстера, выбежал за дверь. Несясь по коридору, он сбил с ног арапчонка, и драгоценности баварского короля со звоном рассыпались по мраморному полу.

* * *

Король и секретарь стояли на балконе с бокалами шампанского в руках. С этого места они видели все подробности бесславного побега несостоявшегося королевского фаворита и заливались хохотом от проделанной шутки.

Дворец Людовика и Новый лебединый камень Людвига

Людвиг жил, переезжая из одного замка в другой и избегая появляться в Мюнхене, который был ему ненавистен. Впрочем, любые пыльные, шумные города вызывали неизменное отвращение короля. Его душа чувствовала себя свободной в Альпах, где он подолгу путешествовал в гордом одиночестве.

Местные жители знали Людвига в лицо и кланялись ему при встрече. С ними он был мил и любезен. Ведь они, так же как и их король, любили горы и леса, озера и прекрасные замки. Чистое голубое небо опускалось здесь настолько низко, что нередко король шел, ведя под уздцы своего коня, погруженный в лежащее на тропинке облако.

Именно здесь Людвиг построил два своих новых замка, которые вписались в картину природы так грациозно и непринужденно, как это делает самородок, вдруг вымытый водой из податливой почвы. Нойшванштайн (Новый лебединый камень) и Линдерхоф, получивший свое название от столетней липы, которую так любил король Максимилиан, появились почти что одновременно.

Линдерхоф расположился в окружении прекрасных гор, которые скрывали его, подобно тому, как раковина скрывает жемчужину. Сюда Людвиг неустанно заказывал и привозил сам дорогую, сделанную по специальным эскизам мебель, золотое шитье, художественные изделия и всевозможные украшения дворца. Это здание повторяло собой Трианон, отчего Людвиг в шутку называл его малым Трианоном.

Во время строительства Линдерхофа Людвиг лично консультировал архитекторов и художников, придираясь к ним по мелочам и требуя исторической правды. Он и задействованные в постройке художники Ватер, Пехман, Фрис, Шульц, Перрон и Шпиц неоднократно ездили в Париж, где копировали мельчайшие детали Трианона и Версаля.

Это был дворец, который Людвиг пожаловал одному из своих призрачных друзей – Людовику Четырнадцатому, Королю–Солнцу. Людвиг долгое время искал символ, который мог бы олицетворять собой и солнце, и саму солнцеподобную личность Людовика, и, наконец, остановился на царственной птице – павлине.