Король лжи

Харт Джон Лаймонд

К тому времени, когда я добрался домой, истерика закончилась и я чувствовал себя опустошенным. Боль раздирала меня изнутри, как будто я был наполнен стеклом. Я подумал о Максе Крисоне, о его сломанных пальцах и сорванных ногтях и о том, что он все еще не терял силы и чувства юмора, чтобы пожелать незнакомому человеку прекратить быть киской. Это помогло мне.

Я отправил Боуна на задний двор, дав ему корма и воды, и отправился в дом. Записка Барбаре лежала там же, где я ее оставил. Я взял ручку и добавил: «Не удивляйся, обнаружив пса на заднем дворе, он – мой. Если захочешь, он может жить в доме». Но я знал, что этого не произойдет – Барбара

не любила собак. Тот другой, тоже рыжий Лабрадор, которого я принес в честь нашей свадьбы, никогда не жил в доме. Он был с нами в течение трех лет. Тогда он ушел от своего постоянного хозяина в невыносимые условия. Я поклялся, что такого никогда больше не случится. Наблюдая за Боуном из окна кухни, я чувствовал лживость и пустоту дома и подумал о своей матери.

Как и мой отец, она выросла в крайне убогой обстановке, но, в отличие от Эзры, была довольна всем. У нее никогда не было желания иметь большой дом, автомобили, престижные вещи. Эзра был алчным, и поскольку он совершенствовалсебя, то негодовал на нее за постоянное напоминание о том, кем она была. Эзра ненавидел ее прошлое, стыдился его, и это разделило их постель.

Такова была моя теория относительно того, как два человека, ушедшие от презренной бедности, родившие двух детей, могли закончить свою жизнь совершенно незнакомыми людьми.

Годы сделали мою мать столь же опустошенной, как этот дом, она стала тем колодцем, куда Эзра сбрасывал свой гнев, неудовлетворенность и ненависть. Она принимала это, терпела, пока не превратилась в тень, и все, что у нее оставалось для детей, – жесткое объятие и пожелание вести себя тихо. Она никогда не вставала на нашу защиту, только в ту ночь, когда умерла. То была кратковременная сила, сверкнувшая вспышка воли, которая убила ее, и я позволил этому случиться.

Спор шел об Алекс.

Когда я закрывал глаза, в памяти всплывал рубиново-красный ковер.

Мы стояли наверху лестницы, на широкой площадке. Я посмотрел на часы, чтобы отвести взгляд от Джин и отца. Она пыталась ему противостоять, и все предвещало взрыв. Было четыре минуты десятого, стемнело, и я едва узнавал свою сестру. Она уже не была той истощенной развалиной, которую психиатрическая больница вернула нам назад. Далеко нет.

Мать стояла ошеломленная, зажав рукой рот. Эзра кричал, Джин кричала в ответ, тыкая пальцем ему в грудь. Это не могло закончиться хорошо, и я наблюдал за происходящим, как за аварией поезда-, я видел мою мать, протягивающую руки, как будто она могла остановить поезд своими десятью маленькими пальцами.

И я ничего не делал.

– Этого достаточно! – вопил отец. – Именно так все должно быть.

– Нет, – возразила Джин. – Не теперь. Это моя жизнь! Отец ступил ближе, возвышаясь над ней, Я ожидал, что Джин исчезнет из виду, но она стояла на месте.

– Твоя жизнь перестала быть твоей, когда ты попыталась убить себя, – заявил он. – И тогда она стала моей снова. Ты только что вышла из больницы. Возможно, ты еще не в состоянии правильно думать ни о чем Мы были терпеливы, приветливы, но теперь наступило время, чтобы она ушла.

–

Алекс – не ваше дело. Вы не имеете никакого права просить об этом.

– Давай выясним одну вещь прямо сейчас, молодая леди. Я не прошу. Та женщина – воплощение неприятности, и я не позволю ей морочить тебе голову. Она просто использует тебя.

– Чего ради? Я не богата. Я не знаменита.

– Ты знаешь, чего ради.

– Ты даже не можешь произнести это» не так ли? Ради секса, папа. Да. Ради секса. Мы трахаемся все время. Что ты сделаешь с этим?

Внезапно отец стих.

– Ты – бесчестие нашей семьи. То, чем вы обе занимаетесь, позорно.

– Так оно и есть, – сказала Джин. – Но это никак не связано со мной. Это все относится к тебе! Это всегда относилось к тебе! Хорошо, ко мне тоже.

Джин не смотрела на меня, не смотрела на мать; она просто повернулась и сделала единственный шаг. Тогда Эзра схватил ее. Он затряс ее так сильно, что она упала к его коленям.

– Не уходи от меня! Никогда!

Джин вскочила на ноги и выдернула руку.

– Это последний раз, когда ты касаешься меня своими руками, – заявила она ему.

Все будто остолбенели, слова Джин повисли между ними, Я увидел на лице матери отчаяние, и снова ее глаза умоляли меня. Но тень отца удерживала меня, и мать, должно быть, почувствовала это.

– Эзра, – проговорила она.

– Не вмешивайся, – скомандовал он, устремив на Джин не предвещавший ничего хорошего взгляд.

– Эзра, – повторила она, сделав памятный шаг к нему. – Просто позволь ей быть самой собой. Она уже выросла, и она права.

– Я сказал тебе, заткнись! – Он не сводил глаз с Джин и, когда она снова попыталась уйти, схватил ее и встряхнул так, как злой ребенок трясет свою бесхребетную куклу. Но у Джин были кости, и я испугался, что они могут сломаться.

– Я сказал, никогда не уходи от меня! – Затем он бессвязно что-то пробормотал, и голова Джин свесилась. Я наблюдал, как моя мать взяла на себя весь этот ад.

– Оставь ее в покое, Эзра. – Она потянула его за руку. Джин пыталась уйти, обессиленная, но он продолжал трясти ее. – Черт побери, Эзра! – закричала мать. – Оставь мою дочь в покое! – Она стала бить его по плечам своими маленькими кулаками, и слезы блестели среди морщинок ее лица. Я попытался двинуться с места, что-то сказать, но меня словно парализовало. Тогда отец нанес удар левой рукой, который снес все, и мать стала падать. Время, казалось, остановилось. Она рухнула на пол у основания лестницы – еще одна бесхребетная кукла, сделанная в доме моего отца.