Король медвежатников

Сухов Евгений Евгеньевич

— А что же, Парамон Миронович? — плечи детины удивленно взмыли вверх.

— А то, лапоть ты серый! В прошлый раз топор в кровище оставил! А за тебя, дурья твоя башка, Дуняша его отмывала! Каково это бабе-то!

— Виноват-с, — по-лакейски протянул верзила, невзначай покосившись на побелевшего Чернопятова. — В другой раз не повторится. Сам все помою.

— Ну, уж ты постарайся. Учишь, учишь их, — ворчливо проговорил старик, — и все не впрок. А ежели кто увидит? Заподозрит, чем мы здесь занимаемся. Тогда беды не миновать!

— Послушайте!! — вскричал Чернопятов. — Я все расскажу!

Все, что знаю, только, ради всего святого, не убивайте меня!

Старик выглядел малость озадаченным.

— Не убивать, говоришь?

— Да! Да! Я все расскажу!

— Так мы вроде бы все решили, — кивнул Парамон в сторону двери, где стоял огромный топор с широким и массивным лезвием, таким впору разрубать смерзшиеся мясные туши. Кто бы мог подумать, что он предназначен совершенно для других целей. — Ты-то что, Василек, скажешь? — обратился Парамон к верзиле.

Детина лишь неопределенно хмыкнул, как бы демонстрируя свою полнейшую нейтральность. Дескать, дело-то хозяйское, а мы люди привычные. Скажут простить — простим, а ежели нет, тогда уж не обессудьте, — разрубим на куски да по мусорным кучам разбросаем.

— Эх! — обреченно махнул рукой старый Парамон в сторону застывшего в ожидании Василька. — Поддержал бы человека, молвил бы чего-нибудь доброе. Может быть, ему жить охота. Ты посмотри, как его всего колотит! Будто бы лихоманкой какой болеет. Ты бы не переживал так шибко, родимый, так ведь и помереть можно со страха. — Парамон Миронович заговорил каким-то трогательным голосом: — Добрый я человек, меня всяк уговорить может. Человека затрясло от страха, а мне его уже жалко. Милосердие во мне немерено, это мой крест! Вот через него всю жизнь и страдаю. Я людям доброе делаю, а они мне все гадости норовят преподнести. Ну, так слушаю я тебя, мил человек, ты бы присел-то, разговор у нас с тобой, чует мое сердце, долгий будет. — И когда Чернопятов разместился на подставленном табурете, он вытянул из кармана платок и, припустив в голос жалости, проговорил: — На, мил человек, утрись. А то кровища-то из тебя хлещет, как из порося. Не побрезгуй, платок-то совсем новенький. Моя Дуняша его за три рублика купила. Дорогущий! Но разве для хорошего человека что-нибудь жалко? — отчаянно рубанул он рукой.

Георгий взял платок и бережно промокнул им разбитый рот. И тотчас скривился от боли:

— Ыыыы!

— Видал? — показал старик Васильку на скукожившегося Чернопятова, который продолжал вытирать кровь. — Как ему теперь говорить? Небось все зубы выбил.

— Парамон Миронович, — жалостливо протянул громила, — так ведь для пользы дела.

Теперь на лице Василька отразилось неподдельное участие. Такое впечатление, что он готов был отдать на благое дело собственные зубы.

— Ну, сказывай! — приказал Парамон, когда Георгий, скомкав платок, швырнул его в угол комнаты.

— Картину… я уже отдал! — И, стараясь погасить возможное неудовольствие старика, Чернопятов быстро продолжал: — Я не знаю, к кому она попала, но мне известен человек, который заказывал мне украсть их.

— Кто он и где его можно найти? — светились добротой глаза старого Парамона.

Чернопятов невольно посмотрел в угол, где стоял топор.

— Кто этот человек, я не знаю… точнее, я знаю его ненастоящее имя. В коммерческом банке в Париже, где я работал, он имел ячейку. Именно от него я и узнал, что там находятся картины. Он приходил два раза в месяц, чтобы

удостовериться в том, что все в порядке. Хотя зачем ему это было нужно, не знаю! Ведь наш банк был самым надежным во всей Франции. Однажды он со мной разговорился и сказал, что стоимость каждой из этих картин составляет пять миллионов долларов. Признался, что эти картины не его, а очень серьезного человека, который не должен светиться и поэтому не приходит в банк. Он мне предложил украсть эти картины…

— За сколько? — тотчас спросил Парамон.

Чернопятов слегка помедлил с ответом, а потом произнес:

— Пятьдесят тысяч долларов.

— Однако… Твой знакомый скуповат… Хорошо. И что было потом?

Помявшись, Чернопятов продолжал:

— Я привлек Савелия Родионова…

— Ага, понятно для чего… Чтоб вся полиция Франции, включая хозяина этих картин, бегала за Савельюшкой, а ты, мерзкий тип, чтобы оставался в стороне! Я правильно тебя понял? — Старик выглядел суровым.

— Нет, это совсем не так…

— Кто этот человек, которому ты отдал картину?

— Некто господин Барановский… Я не мог ему отказать, он страшный человек. А о судьбе второй картины я ничего не знаю. Она просто исчезла!

— Ты отдал ему лично?

Чернопятов отрицательно покачал головой:

— Нет. Когда мы встретились с ним в последний раз, он разорвал открытку, одну половинку дал мне и сказал, что картину я должен передать человеку, который отдаст мне вторую половину открытки… Ну, что же вы на меня так смотрите?! Можете проверить, если это не так, тогда режьте меня на куски! — неожиданно вскричал Чернопятов.

— Еще успеем, — глубокомысленно пообещал старик. — Где нам найти этого человека с открыткой?

Чернопятов на секунду задумался.

— Сейчас он в России. Он как-то случайно обмолвился, что эти картины ему нужны для какого-то крупного коллекционера. Для кого именно, не сказал. Но не у многих найдутся такие большие деньги.

— Возможно, — невесело подтвердил Парамон Миронович. — Так где же живет тот человек?

— Он содержит галерею на Мясницкой улице, а его апартаменты размещаются этажом выше. Это некто господин Бабаев Вениамин Петрович.

— Ладно, выясним. — Старый Парамон выглядел задумчивым: — Не очень-то мне верится во все то, что ты наплел. Вот что я тебе скажу, пока мы не проверим всего того, что ты нам напел, ты останешься здесь!

— Это несправедливо! — в отчаянии вскричал Чернопятов. — Я сказал вам все!

— Ой, не все! — посетовал Парамон Миронович. — После тебя у Савельюшки большие неприятности начались. Людишки к нему какие-то подходят, угрожают. — Старик ненадолго замолчал и, закусив нижнюю губу, о чем-то размышлял. — Так и быть, отпущу я тебя, — смилостивился наконец старик. — Только ответь мне на один вопрос: что это за люди были, которые к Савельюшке подходили?

Лицо Чернопятова перекосилось от страха:

— Это очень страшные люди. Они ничего не боятся, и у них везде имеются свои агенты. Он не сумеет от них откупиться, даже если отдаст все свои деньги.

Старик заметно загрустил. На пергаментной коже углубились морщины. Парамон Миронович принимал решение:

— Ишь ты!.. И где же тогда спрятаться Савелию?

Георгий Чернопятов отрицательно покачал головой:

— Нигде!.. Впрочем, есть одно место… Каталажка! Добраться в тюрьму они не сумеют. Посидит год-другой, авось все забудется.