Король на войне. История о том, как Георг VI сплотил британцев в борьбе с нацизмом

Лог Марк

Логу было непривычно видеть Хардинга без пиджака; обычно он был одет безупречно, как подобает человеку, давно служащему при дворе. Он держался, как всегда, спокойно, но с необычным для него напряжением: очень уж досаждала жара. «Помню, что он вышел из себя лишь единственный раз, когда заговорил о нацистском режиме и советско-германском пакте, – записал Лог в дневнике. – Он сказал мне, что в Германии происходит много любопытного, но не очень понятного. Как он выразился, ждать так тягостно, что просто нет слов».

При расставании Хардинг сказал Логу: «Нас устроит только одно – устранение Гитлера», и Лог «подумал, что это добрый знак». Король

тоже был хмур. Не осталось и следа оптимизма, замеченного Лэмпсоном всего несколько дней назад. Монарх, как и вся Британия, казалось, очень досадовал, не понимая происходящего, и начал с прямого вопроса:

– Лог, как по-вашему – мы воюем?

– Не знаю, ваше величество, – отвечал Лог.

– Вы не знаете, премьер-министр не знает, я не знаю! – Голос короля зазвенел, предвещая очередной взрыв. – Точно во сне, черт побери. Если бы мы только знали, к чему это все приведет!

Но, уезжая из дворца, Лог не сомневался, что война не за горами. Через сутки, вечером, он уже помогал королю выступать по радио.

В первый день войны Лог свалился в постель, едва добравшись до дома. Повод для выступления был тяжелый, но его радовало, как прошла передача. Хорошо отдохнуть не получилось: в три часа ночи прозвучал сигнал воздушной тревоги, и они с Миртл поспешили в душный подвал Бичгроува. Она записала в дневнике: «Единственное чувство – досада. Даже странно: ни паники, ни страха, только сердимся на то, что нас разбудили». Как и накануне, тревога оказалась ложной.

А немцы уже успели ударить и на море. Несколькими часами ранее пассажирский трансатлантический лайнер «Атения», зафрахтованный компанией Cunard, с 1103 пассажирами и 315 членами экипажа на борту, в рейсе Глазго – Монреаль был подбит торпедой у берегов Северной Ирландии. Это произошло в 250 милях северо-западнее острова Иништраулл, как раз тогда, когда евреи-беженцы, американцы, канадцы и британцы собирались ужинать. Торпеду без предупреждения выпустила немецкая подводная лодка, командир которой принял «Атению» за вооруженный крейсер. Лайнер затонул, погубив вместе с собой девяносто восемь пассажиров и девятнадцать членов экипажа; среди них было двадцать восемь американцев. Пятьдесят человек погибло на спасательной лодке, когда она попала под гребной винт норвежского танкера, подошедшего на помощь.

Это наглое, вопреки всем положениям морского права, нападение на гражданское судно произошло через несколько часов после объявления войны и вызвало вспышку гнева на обеих берегах Атлантики, в том числе и потому, что немцы отказывались брать на себя ответственность. В Канаде гибель Маргарет Хейворт, десятилетней уроженки Гамильтона (Онтарио), оказавшейся на борту «Атении», заставила всю нацию потребовать у правительства объявления войны Германии, что и было сделано через неделю. Масштаб катастрофы и большое количество погибших американцев пробудили надежды, что США последуют примеру своей северной соседки: вспоминали 1915 год, когда затопление «Лузитании» подтолкнуло Америку выступить против кайзеровской Германии. «Не везет Гитлеру, – заметила Миртл. – Американский нейтралитет скоро закончится».

Увы, надежды оказались напрасными. Соединенные Штаты вступили в Первую мировую войну лишь через два года после нападения на «Лузитанию», хотя тогда погибло 1128 американцев; так и гибель «Атении» далеко не сразу изменила изоляционистский настрой страны, вовсе не желавшей втягиваться в очередной европейский конфликт. Но все же

общественное мнение поменялось настолько, что Вашингтон отменил законы о нейтралитете и начал продавать вооружение и боеприпасы в Британию и Францию, то есть делал первый шаг к прямой схватке с нацистами.

Для народа Британии все это было еще далеко впереди. Сентябрь в Лондоне стоял хороший, с теплыми днями и спокойными ночами. В затемненном доме Логов временами бывало даже душно. Миртл после многих лет снова взялась за готовку и с удовольствием отметила в дневнике, что руки «все помнят». В огромном саду Бичгроува нашлось место и для грядок, но садовник, записавшийся в группу наблюдения, уходил от них на следующей неделе, а значит, ей в одиночку предстояло собрать весь урожай. Вместе с Лайонелом они порубили на дрова восемь упавших дубов и, сколько могли, перетаскали в сарай. Миртл наловчилась колоть небольшие поленья на совсем маленькие щепки. «Патрульные, охраняющие железную дорогу позади нашего участка, удивляются, как умело я орудую пилой», – писала она.

К воздушным тревогам в Лондоне мало-помалу привыкали; иногда прилетал один-единственный вражеский самолет, но случались и гораздо более страшные массированные бомбардировки. 6 сентября, в среду, без пятнадцати семь утра разбуженные сиренами Логи спустились в подвал. В ожидании отбоя они успели позавтракать, и, когда им надоело там сидеть, вернулись обратно. Миртл записала: «Такой чудесный день, а люди убивают друг друга». Отбой прозвучал в девять часов, и они отправились в город подстричься; за рулем был Лори. Миртл не была в центре уже полтора месяца и заметила изменения: светофоры на перекрестках были затемнены, вместо их сигналов мигали небольшие крестики, черно-белые полосы на бордюрах помогали пешеходам не сбиться с пути в темноте.

Воздушная тревога опять оказалась ложной – то были немецкие самолеты-разведчики, которые не подпустили к столице, – но на работу все опаздывали. Однако Миртл заметила, как веселы были спешившие по улицам люди с противогазными сумками через плечо. Впечатлил ее и вид аэростатов. «Сотни серебристых штуковин висят в небе, и, если бы не то зло, от которого они нас охраняют, смотреть на них было бы радостно», – писала она.

На следующий день стало известно, что французы попробовали было помочь своим польским союзникам, начав военные действия на немецкой территории; получилось лишь короткое, злосчастное вторжение в землю Саар. Миртл тем временем не покладая рук трудилась на домашнем фронте: колола дрова, заготавливала на зиму фрукты и овощи. Первый раз за пятнадцать лет она сварила джем из черной смородины и обрадовалась, как хорошо он вышел. Картошку она копала так рьяно, что худела на полкило в день. «Надеюсь к концу войны превратиться в сильфиду», – писала она. Валентин оказался отменным охотником и каждый день носил зайцев из леса Эппинг.

В воскресенье Миртл отметила свое сорокапятилетие, приготовив для семьи и нескольких друзей отличный обед и торт на десерт. Но было заметно, что привыкать к реалиям войны трудно. «Жизнь как будто зависла – никто ничего не хочет, никто ни к чему не стремится, каждый занят повседневными, рутинными делами», – записала она в дневнике.

«Тянется наше похожее на сон существование, и такое ощущение, кажется, у всех. Все в корне изменилось. В общественной жизни затишье, да и из-за затемнения ходить в темноте охотников мало. Аварии на улицах просто жуткие. Валентин оперирует каждую ночь чуть ли не до рассвета».