Король ничего не решает
Шрифт:
— Что вы подсыпали мне в чай на балу?
— Я вам ничего не подсыпал.
"Дзынь."
— Спасибо, я пойду, — она попыталась встать, он придержал её за рукав:
— Сейчас чай принесут.
— Я не хочу.
— Почему?
— Для того, чтобы чего-то не хотеть, причина не нужна, нужна причина, чтобы хотеть.
— У вас нет причины хотеть выпить со мной чай?
— А должна быть?
— Хотя бы в благодарность за лекцию. Вы же не хотите, чтобы я пил чай в одиночестве и ощущал себя последним человеком на земле?
— Господин
— Не в моём положении перебирать методами, я использую всё, что работает.
— Это не работает.
— Но вы всё ещё не ушли, — он улыбнулся, указал глазами на её рукав в своей руке: — Не станете же вы утверждать, что я вас удерживаю силой, я сейчас не в том состоянии для подобных забав.
Она посмотрела — он действительно держал её двумя пальцами, указательным и средним, большой, похоже, вообще не гнулся. Села.
Министр что-то повернул под столом, махнул официанту и улыбнулся Вере:
— Сейчас будет чай.
— А смысл? — вздохнула Вера.
— Смысл чая, вы шутите? Это же чай, — он изобразил жест "нельзя просто так взять, и не выпить чайку", медленно повторил с большим значением: — Чай.
Вера не сдержала улыбку и отвернулась, повернулась обратно, спросила:
— Вам настолько нравится бесцветная водичка с травяным запахом?
— Мне просто нравится проводить с вами время.
Она замерла и закрыла глаза, настолько поражённая тем, что происходило внутри, что мир снаружи на какое-то время потух и оглох.
«Это же просто слова, Вера. Что с тобой, выдохни, возьми себя в руки.»
Это действительно были просто слова, их даже на особое чутье списать сейчас было нельзя — оно не работало, она к этому уже привыкла. Она смотрела на министра как будто на экране, вообще его не чувствуя, и всё, что с ней происходило, происходило лично с ней, без всяких примесей стороннего влияния.
«Можно подумать, это самое впечатляющее признание в твоей жизни, Вера, ну что ты… Тебе поэты в любви признавались, скульпторы тебя обожествляли, ты слушала музыку в свою честь, видела свои портреты, ты не можешь…»
— Вера? — его голос раздался гораздо ближе, чем раньше, и звучал так, как будто в этой игре на желание у неё уже нет шансов, а победитель загадает кое-что такое, что ей стопроцентно понравится, хотя ей будет стыдно в этом признаться. — Вера, всё хорошо?
— Да, — голос казался таким постельным, как будто он спрашивал, выключить ли свет, она и так сидела в темноте, и открывать глаза было ужасно неловко.
— Вот видите, чай ещё даже не подали, а вам уже хорошо. Чайная магия, — он улыбался, она слышала, и тоже улыбалась, ощущала его дыхание на виске, на щеке, он шепнул ей на ухо: — Вера, возьмите себя в руки, нам уже несут чай, я сейчас выключу щит. Но потом опять включу, не переживайте. Прямо сейчас, вы готовы?
— Да.
Он отодвинулся, она открыла глаза
Официант принёс чайный набор, он выглядел настолько драгоценным, как будто его на минуточку забрали из музея, и скоро вернут обратно. Министр отослал официанта и включил щит, взял чайник, но остановился и посмотрел на Веру, улыбнулся:
— Ну что, по традициям какого мира сегодня пьём? У вас чай разливает женщина или мужчина?
— У нас чай разливает хозяин. В ресторане это официант, потому что клиенты — его гости.
— Понятно, кто угощает, тот и разливает, — он взял чашку и налил полную, протянул Вере, — сегодня я угощаю, но в следующий раз ваша очередь.
— Хорошо.
Он налил себе, взял чашку, Вера тоже сунула нос в свою, сдержала мелькнувшее желание отставить — "Светлый бор", который они пили на балу.
«Тебя никто не заставляет пить.»
Она улыбнулась и тихо сказала:
— Ну что, настало время охренительных историй. Только, можно, не я? Вы угощаете, вам и истории рассказывать.
— Ладно. Спрашивайте.
— Как вы поймали осу?
— Сачком.
Она подождала продолжения, не дождалась и впечатлённо сказала:
— Круто. Умеете же вы охренительные истории рассказывать, вот это да, как вам это удаётся? Такая интрига, экспрессия, такой накал, взрыв… и катарсис. Гениально. Долго учились?
Он смеялся, она улыбалась и рассматривала чашку, на ней были нарисованы разноцветные тропические птицы, сидящие на ветках в окружении цветов, там даже орхидеи были.
— Я нашёл осиное гнездо, выстрелил в него из лука, поймал сачком столько ос, сколько удалось поймать с первого раза, добежал до озера и спрятался под водой, дышал через трубку. Так лучше?
— Пойдёт. Сколько вам было?
— Пять лет.
— И вы стреляли из лука?
— Все цыньянцы стреляют из лука, учить начинают с того возраста, когда ребёнок начинает более-менее устойчиво ходить, но в руки дают ещё раньше, чтобы привыкал. Молодые отцы начинают мастерить детские луки, как только узнают, что жена беременна. Почти у всех цыньянцев есть маленькие шрамы на лице, о которых они ничего не помнят, от лопнувшей тетивы.
— Это же опасно, — нахмурилась Вера, министр посмотрел на неё с выражением лица "да что вы говорите, серьёзно?", вздохнул и сказал:
— Именно поэтому лучше, чтобы ребёнок узнал о том, что сломанный лук — это больно, когда лук вот такой, — он показал пальцами расстояние с ладонь, — а не вот такой, — он показал чуть больше, Вера покачала головой и уставилась в чашку. Он помолчал, она спросила:
— А как вы осу привязали к голове?
— Я привязал её к панамке. Пришил, я умею шить. На женское бельё моих навыков, конечно, не хватит, но на то, чтобы заштопать одежду или рану — вполне.