Король терний

Лоуренс Марк

Если игру нельзя выиграть, измените саму игру. Это я прочитал в книге Кирка. Не раздумывая, я бросил полусферу через голову и разбил ее об пол. Из груды осколков я вытащил фигурку мужчины размером с пшеничное зернышко у меня между пальцами.

— Ты свободен, — сказал я и щелчком отбросил его в угол, чтобы он нашел свою дорогу домой, потому что у меня не было ответов на всевопросы тогда, не было их и сейчас.

Я покинул сокровищницу, ничего не взяв, едва выдержав подъем по веревке. Я чувствовал себя

уставшим, но удовлетворенным. Сделанное казалось мне самым правильным поступком, и я был уверен, что все остальные подумают так же и не сочтут это за преступление. С ноющими руками, покрытый древесной трухой и царапинами, я взобрался на парапет.

— Что ты тут делаешь? — Огромная рука схватила меня за горло, и ноги повисли в воздухе. Оказалось, стражники не настолько, как я рассчитывал, увлеклись монетой, которую я им подбросил.

И очень скоро я уже стоял в тронном зале, где сонный паж зажигал факелы. Для ночного освещения никакого китового жира не было припасено, потрескивали смоляные факелы и оставляли на стенах черные пятна копоти.

Сэр Рейлли крепко держал меня за плечо, я чувствовал тяжесть его латной рукавицы. Мы в ожидании стояли в тронном зале и наблюдали за пляшущими тенями на стене. Наконец паж ушел.

— Я сожалею о своем поступке, — сказал я. Хотя вины за собой не чувствовал.

— Я тоже сожалею, Йорг, — мрачно произнес сэр Рейлли.

— Я больше не буду так делать, — сказал я, совершенно не собираясь выполнять обещание.

— Я знаю, — сказал сэр Рейлли почти нежно. — Но мы должны дождаться твоего отца, а он человек крутого нрава.

Мне показалось, мы прождали отца полночи, а когда, наконец, дверь с глухим грохотом распахнулась, я сильно вздрогнул, хотя давал себе зарок этого не делать. Мой отец в пурпурном облачении, в стальной короне на голове, без малейших следов сна на лице прошел к трону, сел и положил руки на подлокотники.

— Приведите Джастиса, — сказал он так громко, словно в тронном зале стояли не мы с сэром Рейлли, а собрался весь двор. — Приведите Джастиса, — повторил он, глядя на центральные двери зала.

— Я сожалею о своем поступке, — сказал я, на этот раз я действительно сожалел о том, что забрался в сокровищницу. — Могу…

— Джастиса! — заорал отец, не глядя на меня.

Дверь снова открылась, и на телеге, в которой обычно перевозили пленников в донжон или из него, привезли моего волкодава, моего и Уилла, прикованного за каждую ногу. Телегу толкал широкоплечий человек с мягким лицом, слуга по имени Инч, который когда-то сунул мне на празднике сахарную витушку.

Я дернулся вперед, но руки Рейлли удержали меня на месте.

Джастис дрожал на телеге, глядя широко раскрытыми глазами, дрожал так, что едва мог стоять, хотя у него было четыре ноги. А у меня только две. Он выглядел мокрым, и когда Инч подвез его ближе, в нос ударила вонь горного масла, которое слуги заливают в лампы. Инч взял с телеги тяжелый молоток, которым разбивали крупные куски угля для очагов.

—

Ступай, — сказал отец.

По глазам Инча было видно, что он предпочел бы остаться, но он поставил молоток на пол и ушел, не протестуя.

— Сегодня тебе следует выучить пару уроков, — промолвил отец. — Ты никогда еще не получал ожогов, Йорг?

Было дело. Однажды я взялся за кочергу, которая была оставлена одним концом в огне. От боли перехватило дыхание. Я не мог кричать. Пока вздувались пузыри, я был не способен издать звука громче шипения, а когда все-таки смог, то взвыл так, что мама примчалась из своей башни со всеми своими фрейлинами, не говоря уже о няньке, которая была в соседней комнате. Раны пылали целую неделю, кожа сползла, пузыри полопались и сочились сукровицей, при малейшей попытке пошевелить пальцами волна горячей боли прокатывалась до плеча.

— Ты взял мое, Йорг, — сказал отец. — Ты украл то, что принадлежит мне.

Я понимал, что сейчас не стоит напоминать, что сфера была подарена матери.

— Я заметил, что ты любишь эту собаку, — сказал отец.

Я так удивился, что даже на мгновение забыл о своем страхе. Вероятно, кто-то ему донес.

— Это слабость, Йорг, — сказал отец. — Любить что-либо — слабость. Любить собаку — глупость.

Я ничего не ответил.

— Должен ли я сжечь эту собаку? — Отец потянулся к ближайшему факелу.

— Нет! — вырвался у меня крик ужаса.

Отец откинулся на спинку трона.

— Видишь, каким слабым сделал тебя этот пес? — Он перевел взгляд на сэра Рейлли: — Как он будет править Анкратом, если не умеет справляться с собой?

— Не жги его, — мой голос умоляюще дрожал, но все же отцовская угроза была слишком жестокой, даже если никто из нас не признал бы этого.

— Возможно, есть другой способ? — произнес отец. — Золотая середина. — Он посмотрел на молоток.

Я не понял. Я не хотел понимать.

— Ты сломаешь собаке ноги, — сказал он. — Быстрый удар — и справедливость будет восстановлена.

— Нет, — я сглотнул ком в горле, почти задыхаясь. — Я не могу.

Отец пожал плечами и наклонился со своего трона, снова потянувшись за факелом.

Я вспомнил об иссушающей боли, причиненной раскаленной кочергой. Ужас накрывал меня с головой, и я знал, что могу позволить себе утонуть в нем, сорваться в истерику, плач, в безумие — и оставаться там, пока все не закончится. Я мог бы убежать в слезах и спрятаться, оставив Джастиса на сожжение.

Я взял молоток, прежде чем рука отца коснулась факела. Потребовалось некоторое усилие, чтобы поднять его. Джастис дрожал и смотрел на меня, скуля и зажимая хвост между ног, ничего не понимая и чувствуя только страх.

— Размахнись хорошенько, — посоветовал отец. — Иначе придется размахиваться снова.

Я посмотрел на ноги Джастиса, его длинные быстрые ноги, шерсть, слипшуюся от масла, железные скобы — что-то типа тисков из камеры для допросов — впившиеся в пасть, кровь на металле.