Король терний
Шрифт:
Я кивнул. Ферракайнд и Мертвый Король ждут меня, каждый в своем аду.
Взгляд Фекслера остановился на шкатулке, которую я крепко сжимал в руке.
— Тебя спасает только то, что эти магические воздействия находятся в оппозиции друг к другу. Хотя довольно скоро это противодействие разорвет тебя.
Он ждал, что я заговорю, начну умолять его помочь мне. Но я хранил молчание и наблюдал за ним.
— Я могу помочь тебе, — повторил Фекслер.
— Как?
На его лице вспыхнула нервная усмешка.
— Уже сделано. Обе силы я упаковал в эту интересную маленькую коробочку. Она значительно сильнее
— И что ты хочешь за этот… подарок? — спросил я.
Фекслер отмахнулся от моего вопроса, как от навязчивой мухи.
— Просто помни об этом, Йорг Анкрат. Не открывай эту коробку. Откроешь, и моя работа насмарку. Откроешь, и тебе конец.
Шкатулка вспыхивала и сверкала у меня в руке.
— У Пандоры был подобный ларец.
Я поднял глаза, ища Фекслера, надеясь, что он разделит со мной шутку, но он исчез. Я молча стоял несколько минут. Один. Держал в руках шкатулку и кольцо. От призрака я получил ответы не на три вопроса — больше, и теперь мне хотелось задать ему тысячу вопросов.
— Вернись. — Это прозвучало глупо.
Призрак не вернулся.
Я опустил кольцо в карман. Казалось странным, что ворчун проявил ко мне большую благосклонность, чем к тем, кто посещал его до меня. Дядя Роберт не упоминал ни о каких подарках или хоть сколько-то значимых разговорах с ворчуном. Фекслеру что-то было нужно от меня. Что-то личное. Его нервная усмешка только подтверждала мое предположение. Возможно, он умер тысячу лет назад, возможно, он один из Зодчих, или просто легенда о Зодчем, сохраненная в машине из шестеренок и магии, но до всех этих метаморфоз он был человеком. А я знал людей. Он что-то хотел, что-то, чего не мог взять, но думал, что я могу дать.
Я хотел знать, вопреки его усмешке, продолжает ли смерть оставаться привлекательной для призраков. Мы не можем жить вечно и не можем жить в одиночестве. Жизнь без перемен — не жизнь. Дух под горой Хонас согласился со мной.
Возможно, у Фекслера Брюза не было иного способа рассказать мне об этом — только через такой вот подарок. В этом была его надежда на мою помощь. Он чего-то хотел, в этом не было сомнений. Каждый чего-то хочет.
Надо будет подумать над этим. Машина сделала Фекслера. Дед не скажет мне спасибо за то, что я разрушил источник питьевой воды, равно как и те люди, что качают насос, подающий воду в фонтаны. Исчез или нет Фекслер Брюз, но наше с ним дело еще не завершено.
В тот же вечер после визита в подвал Фекслера мы встретились с дядей, чтобы провести время в приятной беседе. Мы расположились в обсерватории, занимавшей одну из башен, захватили с собой глиняный кувшин с вином — он показался мне таким древним, будто его извлекли из гробницы фараона — и два серебряных кубка с гравировкой в виде вздыбленных коней. Прохладный ветер залетал в арочные окна, сверкающая пыль звезд покрывала черное небо.
— В детстве мы с твоей мамой любили приходить сюда, — сказал Роберт.
— Она показывала нам отдельные звезды и созвездия, называла их имена, — сказал я. — Хотя Уильям был слишком мал для астрономии. Он мог найти лишь Сириус и Полярную звезду. — У меня стоял перед глазами
— Сириус и Полярная звезда. — Роберт сделал глоток вина. — И мои познания этим ограничиваются. Роуана была настоящим знатоком звездного неба. У близнецов не всегда таланты распределяются поровну. Она была умна и красива. А я… я умею ловко обращаться с лошадьми.
— А я умею ловко убивать. — Глоток вина прокатился по моей гортани — вкус насыщенный, с богатым послевкусием.
— Думаю, талантов у тебя гораздо больше. — Через окно Роберт показал на созвездие. — А это как называется?
— Орион. — Я поднялся и подошел к окну. — Бетельгейзе, Беллатрикс, Минтака, Альнилам, Альнитак, Саиф. — Я назвал самые крупные звезды. — Ты почувствовал ее смерть? Говорят, близнецы чувствуют другого, как себя самого.
— Нет. — Роберт пристально смотрел в свой кубок. — Возможно… — Он поставил кубок перед собой. — Возможно, это она все чувствовала. Когда весенний прилив запер меня в щели Крабовой скалы, Роуана знала, куда привести стражника с веревками. Мы были детьми, нам было не более десяти лет, но она каким-то образом чувствовала и знала. И этот талант чувствовать и знать достался только ей.
Я наблюдал за ним и отчасти сожалел, что он, не я, провел с ней так много лет. Она была моей матерью, но я ничего не знал о ней, какую-то малость, песок, просочившийся меж пальцами. Я не смог бы нарисовать ее лица, вспомнить, какого цвета были у нее глаза, сказать что-то конкретное о ней. Только зацепились в памяти мгновения, случайные движения, аромат и мягкость. Чувство безопасности, которое она давала, и ночь, когда я узнал, что эта безопасность — обман.
— Сегодня утром я посетил ворчуна, — сказал я.
Кольцо Зодчих висело на тонком ремешке у меня на шее, под туникой, которую мне принес камердинер из гардеробной Роберта. Я хотел показать кольцо Роберту, но передумал. Не так-то легко расстаться с привычками, усвоенными на дорогах. Теперь это кольцо мое, и я сохраню свое преимущество в тайне. Я ощущал металл тяжестью на груди у сердца. Возможно, таким же образом ощущается и чувство вины.
— Среди пыли и пауков ворчун послал тебя ко всем чертям. — Роберт сделал глоток вина. — Я спускаюсь к нему несколько раз в год. Но ворчун никогда не меняется, и в конце концов изменился я.
— Ты знаешь, какие именно функции выполняет машина? — спросил я.
— Да кто его знает, для чего вся эта чертовщина была создана? Качает воду. Это понятно. Но говорят, что все, созданное Зодчими, выполняло десять различных функций. Мой отец лет шестьдесят в подвал не заглядывает, его отец вообще не касался этой машины, так же, как и его отец. Это принадлежит миру, который лучше забыть. Геллет должен был тебя этому научить.
Вкус вина сделался кислым. Солнце Зодчих проникло даже в эту летнюю ночь в замок на Лошадином Берегу. В любом случае Роберт был неправ. Зодчие не исчезли, мы не можем забыть их. Их призраки живут эхом, отраженным машиной в нашем подвале, их глаза наблюдают за нами сквозь облака, мы ведем наши ничтожные войны в их тени. Возможно, мы затеваем эти войны по их наущению, чтобы было чем себя занять, чтобы думали о настоящем моменте, а не о том, который наступит.