Король забавляется
Шрифт:
Продолжительное время вращаясь среди множества разнообразных, приходящих в противоречие интересов, Аранта наловчилась разбираться в настроении людей и, более того, в хитросплетении связей их междоусобных отношений. Даже сейчас она практиковалась, не позволяя пропасть навыку. Примас, совмещавший свою высокую должность с обязанностями архиепископа Констанцы и имевший право говорить от лица Коллегии, был перед лицом волков, сидящих чуть дальше, фигурой чисто номинальной. За внешним почтением, оказываемым ему членами ареопага, не крылось ничего, кроме потребности выражать свою волю чужими устами. Он не смог бы и ведьму к костру приговорить, издевались насмешники. Настоящие чудовища до времени молчали.
Например, сытый красавец, чернобородый епископ Ланга из рода Варфоломеев, баламут и краснобай, окруженный харизматической силой, трепещущей подобно горячему воздуху над костром. Его карие, прикрытые
Полную противоположность епископу Саватеру являл камбрийский кардинал с красноречивым именем Лето. Свои роскошные телеса, задрапированные золотом и багрянцем и символизирующие послабление, а то и попустительство некоторым малозначительным грехам, он раскинул в окружении множества формально подчиненных ему священнослужителей рангом помельче, архиепископов и епископов, возглавлявших свои собственные структурные единицы, на которые дробился его благословенный округ, достаточные по своей численности для того, чтобы быть обособленно представленными в Коллегии. Не обладая ни блистательным умом Варфоломея, ни нахрапистостью Саватера, он тем не менее источал некое громогласное раблезианское обаяние и такое же чувство юмора, комфортабельность общения, чем и собрал возле себя достаточно плотный круг сановников церкви, которым был просто по-человечески приятен. В самом деле, даже ортодоксы, уставшие обличать Камбри как гнездилище обжорства и разврата, признавали, что гордыня — самый мерзостный грех — там не прижилась. Эта сторона его натуры настолько полно играла свою роль, что его ни в коей мере не следовало недооценивать, даже если бы он не возглавлял формально самый обширный религиозный округ Альтерры. Сейчас он сидел, жмурясь, словно вся процедура отвлекала его от приятного процесса пищеварения. Любое решение Коллегии он мог протолкнуть или опровергнуть, опираясь лишь на количество стоящих за ним голосов. Все эти особы, олицетворявшие собою центры силы ареопага, были непримиримыми врагами. И все же сегодня что-то их объединяло.
Места для зрителей в зале Капитула не предусматривались. Хотя бы потому, что сидеть в присутствии короля, непременно возглавлявшего Коллегию, дозволялось лишь исключительным особам в исключительных случаях, и практически все эти особы входили в состав ареопага. И буквально ни одной из них не нравилась Аранта.
И еще одно место заслуживало особенного упоминания. На вымощенном строгой «шашечкой» полу, еще не истертом шарканьем тысячи ног, спиной к арке входа, лицом к королю, так, что на пути к нему приходилось миновать весь строй епископских и кардинальских глаз, стояло место ответчика. Полированная рама-загон, нечто вроде конторки для работы стоя, с Генеральным Уложением для присяги на нем. На памяти Аранты бывали случаи, когда человека приводили сюда в цепях, а уводили прямиком на костер. Едва ли кто-то способен перелаять эту свору. Инквизиторы…
Жертву в зал приглашали последней. Частично из психологически обоснованного желания продолжительным ожиданием вывести ее на грань истерики, частично ради того, чтобы никто из присутствующих ничего не упустил. Времени хватило в самый раз, чтобы Аранта успела оглядеться и определить очаги силы в зале, который она всегда, по определению, считала лично противостоящим себе и находящимся в умеренной оппозиции к Рэндаллу. Как она ни напрягала слух, пытаясь уловить волны шепотков, прокатывавшихся по залу, усиленных акустикой и ослабленных присутствием короля, ей не удалось прояснить их смысл. У нее не возникло даже приблизительной догадки, в точности объясняющей ехидствующие взгляды исподтишка, пониженные голоса, расстановку или, вернее, рассадку действующих лиц в пределах их иерархии, полноту кворума
На сей раз алебардисты, выразительно звякнув сталью остались за дверями зала, а лицо Рэндалла приобрело каменное выражение. В распахнувшиеся двустворчатые двери, заняв своими юбками весь проход, вплыла дама, увенчанная перьями. Спустя несколько ударов сердца Аранта опознала в ней Венону Сариану. И не успела она в своем сознании совместить эту фигуру с этим местом, не поняла, обрадоваться ей по причине понятной женской стервозности или же насторожиться, королева с достоинством парусного судна миновала притихшие ряды ареопага и остановилась на месте ответчика, возложив правую руку на Уложение в знак готовности говорить под присягой правду и только правду.
Аранта растерялась. Ни в одном уголке ее мозга ни на минуту не возникала мысль о том, что эта сверхзагадочная и сверхнеприкосновенная сука может здесь оказаться, по собственной ли воле или нет. И даже драматичность ситуации, а может, собственное мгновенное отупение перед ее лицом, не помешали ей и на этот раз оценить туалет своей соперницы.
Наверное, все эти клубы сине-сизого переливчатого шелка весили немало. Но по тому, с какой легкостью она несла их подвязанными чудовищной величины поясом-бантом на талии, окружностью едва-едва в запястье Аранты, можно было предположить, что она плывет на облаке. На грозовой туче, если быть совершенно точной, тут и там расчетливо украшенной черными лентами, напоминавшими неосторожным о ее близости к трону. Явление ее было настолько величественным, что святейшие члены Коллегии стыдливо поджимали ноги, когда ее грандиозная юбка шелестела мимо, касаясь мест первого яруса как по правой, так и по левой от себя стороне. Возможности Веноны Сарианы превратить фаворитку короля в невидимую моль, невзирая на все на свете красные платья, были поистине безграничны. Например рукава-баллоны с высоким узким манжетом до локтя, открывающие холеную белую кисть, явно были вне всякой сегодняшней моды. Но в том, что касалось Веноны Сарианы, понятие моды не существовало. Точнее, понятие посторонней моды, идущей извне.
Голову королевы покрывали туго уложенные завитки локонов бронзового цвета, крошечная темно-синяя шляпка практически целиком скрывалась под массой крашеных страусовых перьев. Лицо она скрыла за огромными дымчатыми очками, абсолютной новинкой в Европе, сделавшими ее похожей на стрекозу, и из-под них видны были только скулы и четко обрисованный напомаженный рот.
И, надо сказать, увидев ее на этом месте, Аранта не почувствовала никакого облегчения. Наверное, потому, что в глубине души сознавала, насколько не подобало ей смотреть на эту женщину с этой позиции. Что она не имела права сидеть по одну сторону с теми, кто желал бы судить ее, да и кого бы то ни было другого. Она уютнее чувствовала бы себя, стоя там, внизу. Она более привыкла ловить на себе осуждающие взгляды, чем бросать их в ослеплении священного негодования. Ее не привлекала роль ни хищника, ни жертвы. Но хищника — в большей степени.
Осторожно, сбоку, Аранта бросила взгляд на Рэндалла. Лицо его показалось ей совершенно серым. Вот кому не позавидуешь, мысленно пожалела она его. Уж если саму ее раздирают такие противоречивые чувства, то каково ему… какому ни на есть, но мужу, отцу? Насколько он готов к тому, что будет здесь происходить? К первой попытке ареопага показать свои острые зубы? Позволит ли он им подмять под себя его волю? Ведь с какой стороны на них ни взгляни, никто не обладал более мощным аппаратом пропаганды среди того многоглавого и многоголосого чудища, с которым приходится считаться любой сколько-нибудь видной особе, никто не мог быстрее и эффективнее спустить с цепи толпу.
Архиепископ Констанцы с видимым усилием поднялся своего места и проковылял к трибуне, откуда в Капитульном зале произносились официальные речи, явно смущаясь перед лицом королевы, наставившей на него свои выпуклые стрекозиные глаза. Рядом с ее спокойным достоинством было особенно видно, насколько он неуклюж, болезнен и стар. Она к тому же в результате какой-то специфической женской уловки была выше его ростом. И может быть, именно от сознания собственной незначительности первый изданный им звук напомнил Аранте сдавленный писк. И по тому, как старательно и долго разворачивал он перед собою свиток с речью, как преувеличенно напряженно щурился на него, становилось очевидно, что он желал бы снять с себя ответственность за то, что в нем написано, вдохновителями чего были те фигуры, те центры силы, которые она выделила в зале при первом взгляде на него.