Король
Шрифт:
Блондин прижал ладони к животу Кингсли и скользил по мышцам.
– У тебя потрясающее тело, - выдохнул парень, снимая с плеч рубашку Кингсли.
– Я не могу перестать...
Его руки блуждали по обнаженной коже Кингсли, его плечам, его бицепсам, его шрамированной груди и животу. Когда блондин попытался прикоснуться к его волосам, Кингсли сжал оба запястья и пригвоздил их к полу.
Кинг глубоко проник и продолжал проникать. Достаточно любезностей. Ему не стоило позволять парню прикасаться к нему вот так. Но прошло слишком много времени с тех пор, как он трахал кого-то, не
Давление увеличилось в животе и бедрах Кингсли. Он снова и снова вколачивался в парня, который поднял колени к груди, еще больше принимая его. Секс превратился в бездумную возню, пока Кингсли вонзался в него быстрыми и жесткими толчками. Неважно, сколько он давал, парень просил о большем. Когда Кингсли больше не мог сдерживаться ни секунды, он вышел, перевернул на живот юношу и кончил на спину, покрытую красными рубцами.
Наконец, комната замерла, и Кингсли замер, и блондин на полу тоже замер. Кинг вытер сперму с изодранной спины блондина.
Под его рукой парень задрожал и содрогнулся. Соль в ранах должно быть причиняла боль больше, чем что-либо еще.
– Ты хорошо справился, - похвалил Кинг и услышал, как другой голос однажды сказал ему те же самые слова.
Кингсли встал, очистил себя и поправил одежду. Словно каждое движение вызывало агонию, парень медленно сел. Он посмотрел на свое тело, свои рубцы, затем снова посмотрел на Кинга. Его губы были приоткрыты, глаза широко распахнуты. Он скрестил руки на животе и притянул ноги к груди.
– За этой дверью душ.
– Кингсли поднял рубашку парня и передал ему.
– Можешь помыться. Если хочешь, можешь остаться на ночь. Эти рубцы превратятся в синяки. Оставайся в одежде, пока они не пройдут.
– Ты уходишь?
– Да.
– Ты не можешь остаться? Ненадолго? Мы не... Мы можем поговорить.
– Я не хочу говорить, - ответил Кингсли.
Парень поднялся на ноги и натянул джинсы. Он сел на кровать и, дольше чем требовалось, застегивал рубашку. Кинг завершил приводить себя в подарок. Он примет душ, как только вернется в особняк. Сейчас не стоит отвлекаться. Все, чего он хотел, это напиться до беспамятства и спать, пока не воскреснет. Как обычно.
– Ты молод, - сказал Кингсли.
– Быстро восстановишься.
– Он говорил не о рубцах.
Француз улыбнулся напоследок парню, отвернулся и направился к двери.
– Меня зовут Джастин, - крикнут вслед юноша.
Кинг развернулся и посмотрел на него. Пробивающийся сквозь окно свет падал на лицо парня, словно белая маска.
– С парнем я был всего один раз. Все было совсем не так. Я даже не кончил. Если мои родители узнают, что я гей, они от меня отрекутся. Мне просто... мне хотелось, чтобы ты знал об этом.
– Что-нибудь еще?
– поинтересовался Кинг, сохраняя спокойствие, его голос был лишен эмоций.
– Ты красивый, - продолжил Джастин.
– Чувствую себя глупо, говоря такое другому парню, но других слов не могу подобрать. И то, что ты сделал со мной, было именно тем, что я всегда хотел. Так что... спасибо.
– Ты благодаришь меня?
– В Техасе учат хорошим манерам.
Кингсли все еще ощущал вкус блондина
Он вытащил бумажник и вынул из него тонкую серебряную визитку с черными чернилами.
– Меня зовут Кингсли Эдж. Не совсем так, но так я называюсь, когда спрашивают. Я француз. Этот акцент ты слышишь. И если твоя семья отречется от тебя, а ты прав, они могут, возвращайся в этот город и найди меня. Я могу помочь. Но это не значит, что помогу. Но могу, если буду в настроении.
Джастин взял визитку и сжал ее в кулаке.
– Почему ты выбрал меня? Единственный гей в клубе?
– Вас было трое, если я правильно посчитал.
– Тогда почему меня?
– Ты блондин, - честно ответил Кингсли. Джастин усмехнулся.
– Видимо, ты очень любишь блондинов.
– Нет.
– Устало улыбнулся Кингсли.
– Я их ненавижу.
Не сказав ни слова и не поцеловав на прощание, Кингсли покинул комнату и вышел из клуба на дождливые улицы Манхэттена. Ему стоило вызвать своего водителя, чтобы тот приехал за ним и отвез домой. Но после такого садизма, немного мазохизма приведет его в порядок. Дождь превратил ночной воздух в почти промозглый, и Кингсли засунул руки глубоко в карманы пальто в поисках тепла. Он шел быстро, увеличивая шаг, пока дождь поздней зимы проникал до самой кожи. Через две мили он добрался домой, в свой особняк, остановился снаружи и посмотрел вверх. После полугода обитания тут, Кинг все еще не мог поверить, что владел особняком на Манхэттене. Три этажа, четыре, если считать бассейн в подвале, черно-белый фасад, кованые балконы, остекленная оранжерея на крыше и роскошная спальня, и еще одна спальня, и еще одна спальня...
И сейчас его устроит любая из комнат. Ему хотелось согреться, раздеться и быть пьяным в эту самую секунду. Он побежал вверх по ступенькам, открыл дверь и захлопнул ее за собой. Но ее не запер. Никогда ее не закрывал. В доме всегда кто-то находился, всегда приходил или уходил. И люди закрывали двери, чтобы укрыться от варваров. Он сам был варваром. Зачем ему скрываться от самого себя?
Как только он вошел в дом, то снял пальто и бросил его на пол. Кто-нибудь позаботится о нем. Кто-то всегда это делал. До его слуха донеслось, что из глубины дома звучит музыка. «Блейз», - подумал Кинг. Она почти каждую ночь оставалась здесь, даже когда он не трахал ее. Ей, кажется, нравилась фортепианная музыка, или у нее получалось хорошо притворяться.
Он поднялся по ступенькам, но остановился на предпоследней. Музыка... не похоже, что она исходила из стереосистемы или радио. Нет, она звучала ближе и живее. Живая.
– Черт.
– Кингсли быстро спустился вниз. В его доме было одно правило, одно единственное. Никто не смеет прикасаться к роялю в музыкальной комнате. Никто. На него можно было только смотреть, но не трогать, никогда не играть, даже замечать его присутствие. Кто бы ни осмелился прикоснуться к нему, будет выкинут на улицу и ему навсегда запретят пересекать порог этого дома. Человек, проигнорировавший единственное правило Кинсли, будет проклинать тот день, когда научился играть на чертовом фортепиано.