Король

Посняков Андрей

– Есть одно условие, – хмыкнул нежданный спаситель… или спасительница. – Меня с собой возьмете. В Ливонию.

– Тебя? – Михутря повел плечом. – А ты кто вообще?

– А вам что за дело? Так открывать замок-то?

– Открывай! Открывай!

– Тогда клянитесь. Оба. Быстрее думайте только.

Вскочив на ноги, Арцыбашев тут же решил за двоих:

– Да что тут думать! Клянемся.

Снаружи что-то лязгнуло. Еще пара секунд – и тяжелая створка ворот чуть-чуть отворилась, едва только протиснуться, пролезть. Что и говорить –

узники задерживаться не стали, выскользнули, словно угри, и… разом ахнули!

– Рыжая!

– Аграфена!

– Ты?!

Быстро закрыв ворота и заперев замок, девчонка обернулась и махнула рукой:

– Теперь за мной давайте. Здеся, за амбарцем, пройдем… Лохма-ач, Лохмач… Лохмаченько… На вот тебе косточку, кушай.

Погладив по голове огромного вислоухого пса, девчонка дала ему косточку и кивнула опасливо остановившимся беглецам:

– Не бойтесь, не тронет. Не залает даже. Вчера его целый день прикармливала. Так, на всякий случай. Вот он, случай, и выпал.

Леонид лишь восхищенно присвистнул:

– Ну, Аграфена!

– Однако сторож хороший, – поглядывая на пса, протянул кондотьер. – Главное, и не договоришься с таким никак.

– Ну-у, кто-то все ж таки договорился!

– Скорей, – рыжая указала рукой на длинную крышу приземистого сарая. – По крыше, через забор – в проулок, а там на Лубяницу.

Беглецы молча ринулись следом за своей юной спасительницей. Гулящая уже подобрала подол, чтоб не мешал бежать, да, спрыгнув в проулок, в грязь, засверкала коленками да босыми пятками, понеслась с такой скоростью, что узники едва за ней поспевали.

– Ну и горазда же девка бегать! – удивлялся на бегу Михутря.

Арцыбашев ничего не говорил, дыхание берег – не сбить бы. А девчонка и впрямь неслась, как хороший спринтер или даже паркурщица: с ходу перепрыгивала лужи, резко сворачивала, а потом вдруг, подпрыгнув и ухватившись за сук высокой раскидистой липы, маханула через ограду, едва не порвав грязный подол.

Так же поступили и беглецы, и Леониду повезло меньше: зацепился-таки советским ботинком за ограду да грохнулся с высоты прямо в лужу, так что спутники его, оглянувшись, не выдержали и громко захохотали.

– Ох, и угораздило вас, ваше величество.

Леонид отмахнулся:

– Да ла-адно. Все равно одежку менять.

И впрямь, ходить по Новгороду образца одна тысяча пятьсот семьдесят третьего года от Рождества Христова в кримпленовых брюках-клеш означало бы неминуемо привлечь к себе внимание практически каждого встречного-поперечного. Женскую-то одежку молодой человек скинул, едва оказался на подворье предателя Агапита, а получил взамен пока что один охабень, да и тот оставил, чтоб быстрее бежать. Так и ходил – брюки-клеш и приталенная желтая рубашка с огромным отложным воротником а-ля «хиппи волосатый».

– Платье? – Михутря глянул на короля и вновь рассмеялся. – Да, пожалуй, поменять бы неплохо. А то как-то слишком уж… не как

у всех.

Беглецы несколько перевели дух на застарелом пожарище, укрывшись за обугленными бревнами полуразрушенного амбара или риги. Дальше, шагах в десяти, за ивами и вербой, за березками с желтоватыми прядями осенней листвы, виднелась широкая многолюдная улица – Лубяница, на той стороне видны были чьи-то узорчатые хоромы и – почти рядом – одна за другою, три церкви.

– Святого Луки храм, – перехватив королевский взгляд, пояснила Аграфена. – За ней – Спас-на-Ильина, а дальше – церковь Знамения. Там просфирки вкусные, я бывала как-то.

– Так нам – за просфирками? – Арцыбашев невольно улыбнулась, поражаясь живучести этой рыжей девчонки и ее отношению к жизни. Тут бежать надобно, каждая секунда дорога, о том только и думаешь, как бы не поймали. А она – просфирки! Веселая.

– Космы у тебя грязные, Графена.

– Ничо, вымою, – девчонка резко тряхнула головою. – Ну, что, по Ильина как раз на Торговую площадь выйдем. Там и одежку стырим, ага.

– Стырим, – хмыкнул Магнус-Леонид. – Слово-то какое… современное…

– Татарское, наверное, – рыжая перекинула за спину косы, – или – свейское. У нас, в Новгороде, много свейских слов. Та-ак… Как подойдем, я вам скажу, что делать. Господине Михутря, ты б другу-то однорядку свою дал.

– Ах, да, – быстро сбросив с плеч широкую долго-полую одежку с длинными, с прорезями, рукавами, разбойный капитан протянул ее королю:

– Накиньте, ваше величество, чтоб внимания не привлекать. Ну, а я уж так, в зипунке.

В зипунах (чем-то напоминающих длинный приталенный блэйзер) обычно ходили простолюдины, всякие там мастеровые, менеджеры-приказчики и прочий подобный люд. Для дворянина, богатого купца, не говоря уже о боярине, показаться на улице в одном зипуне или кафтане означало чуть ли не голым на люди выйти. Обязательно надо было что-то сверху накинуть, для приличия, положенье свое в обществе подчеркнуть: ферязь, ту же однорядку, охабень… Еще и шубу можно, даже летом – не для тепла, престижа ради! По тем же причинам многие не на метро, а на автомобиле на работу ездят да по три часа в пробках стоят, хотя на подземке за десять минут добрались бы. Неудобно, однако терпят, словно средневековые бояре. Ничего нового на земле нет.

Чем ближе к Торгу, тем многолюднее становилась улица. Монахи, артельщики, мальчишки со сбитнем и пряниками, спешащие на рынок служанки, а то и богатые дамы в возках. И каждый старался вырядиться понаряднее: если кафтан – так ярко-красный, с желтым шелковым шнуром, с золочеными пуговицами, ежели азям – так небесно-голубой или травянисто-зеленый, да поверх – желтую, изумрудную, алую ферязь или бобровую шубу, крытую сверкающей на солнце парчой! Да хотя бы цветастый кумачовый кушак – и то дело, и то эдак гламурненько, да к кушаку и сапожки черевчатые, и…