Король
Шрифт:
Гросман. А они вам, конечно, не верили?.. Старая история. Но они должны будут поверить. Я сделаю так, что они Гросмана запомнят. Внукам будут рассказывать о Гросмане. Я им покажу, кто король и кто не король. Первое, Эрш, – ни один еврей не будет работать больше на моей мельнице. (Встает.) Ни один!.. Мне не нужно евреев. Зачем они? Разве без них нельзя дела вести? Этих шарлатанов к черту. Только русские найдут работу на мельнице… Это во-первых…
Этель. Видите, Эрш. Все это им очень нужно было?
Эрш (смущенно). Да, мадам Гросман. (Осторожно.) Господин
Женя повернулась спиной к Эршу и закрыла уши.
Гросман. Успеете, Эрш. Ведь главного я вам еще не сказал. Если, Эрш, я по приезде вспомню о ком-нибудь, то, конечно, о вас.
Эрш (почувствовал угрозу. Испуганно. Старается улыбнуться). Обо мне? Почему обо мне? Никого уже другого в городе не осталось?
Гросман. Не притворяйтесь овечкой. Мирон ваш сын или не ваш? Кто кричал громче всех? Кто? Кто приходил со мной разговаривать? Со мной!.. Я, положим, показал ему разговор!.. Больше уже не осмелится! Но вы-то, Эрш! Где вы были! Такого отца на куски разрезать нужно, если он не учит добру своего сына.
Эрш (быстро). Это неправда, господин Гросман. (Посовестился.) Может быть, чуточка правда!.. Может быть!.. В каждой неправде есть чуточка правды, и в каждой правде есть немножечко неправды. Но, как теперь ночь на земле, виновата сестра мадам Гросман, Маня. Это она проклинает. Это она бегает из квартиры в квартиру и кричит, что надо мельницу сжечь…
Этель. Кто вам поверит, Эрш? Маню черт может-таки унести. Я знаю свою Маню. Но подобного Мирона, как ваш, земля еще не рожала. Кто испортил моего сына, как не Мирон?..
Эрш (с ужасом). Как, вы и этому верите? Ах, мадам Гросман, мадам Гросман!.. В самое больное место моего сердца вы ударили меня. Ведь я, отец! Разве я не отец? Может быть, у него матери нет, и мы не проливаем слез по ночам? Что вы сказали? Я живу на свете пятьдесят пять лет и каждый день с одной только молитвой обращаюсь к богу. «Бог, прошу я, сделай так, чтобы все было по-старому, – пусть все останется на месте, как было…». К чему эти перемены, к чему этот крик? Разве бедная земля мало страдает? Посмотри на бедную землю. Как дитя ведь она плачет, как барашек обливается кровью. Пусть будет по-старому!.. Я не учу своего сына добру? Я? Господин Гросман, – вы отец и я отец, что бы вы ни говорили. Вы плачете у себя, а мы у себя. Ведь моего бедного Мирона испортил господин Александр. Мой Мирон пошел в меня. Он был как девушка.
Этель. Перестаньте, Эрш. Камни сами поднимутся И побьют вас.
Эрш. Мадам Гросман, верьте мне, разве я не умолял вашего сына? Ведь я на колени становился перед ним. Господин Александр, ах господин Александр, зачем вы ходите ко мне? Разве вы не сын господина Гросмана? Вы богач, мой сын – рабочий… Просите, – разве помогает? Ах, господин Гросман, все перевернулось. Смешанный с кровью, пал туман на несчастную землю…
Этель. А я вам говорю, Эрш, что ваш сын погубил нашего.
Эрш (умоляет). Мадам Гросман!..
Этель. А я вам говорю, что ваш погубил нашего. Кому вы хотите голову затуманить? Кого вы хотите уверить, что богатый, нежный, образованный человек сам пошел к рабочему? Никогда этого не могло быть, если бы его не испортили. Чего бы мне не хватало, если бы Саша не знался с Мироном?.. А теперь плачь, говори, бейся
Гросман (мрачно). Пусть пропал. Я не хочу об этом знать. Дети!.. Как будто нет ничего высшего, кроме них? Пропал так пропал – к черту дурное! Теперь потребую из гимназии бумаги Пети, а его возьму на мельницу. Пусть дураки уже учат своих детей.
Этель. Конечно. Нужно дать им попробовать сладость рубля, тогда их, как мух от меда, не отгонишь от дела.
Эрш. Я пойду уже, господин Гросман. Желаю вам счастливого пути… Может быть, вы все-таки дадите мне что-нибудь? Хоть пять рублей. Запахло морозами…
Гросман. И если это горе, что мой сын пошел против меня, я схоронил его глубоко в сердце. Никто не увидит горя Гросмана. Ступайте, Эрш, я устал, хочу спать, а тут еще нужно подвести счеты.
Эрш. Так нет? Вы тверды как камень. Доброго пути вам. (Кланяется.) Хорошего пути… Ах, господин Гросман, господин Гросман… (Прихрамывая, выходит.)
Этель (равнодушно). Прощайте, Эрш…
Гросман погружается в работу. Пауза.
Женя. Стоило так долго разговаривать с ним. Вы нисколько не жалеете меня. Я лежу с простреленной рукой, рана ноет, сердце томится и грустит, голова устала от дум, а вам все равно. Эрш вам дороже меня.
Этель. Больше не буду. (Подходит к ней.) Больше не буду, дорогая моя, мученица моя…
Гросман (громко). Не кричите. У меня еще столько работы, а я спать хочу. (Стучит на счетах.)
Этель (тихо). Он, бедный, прав. (Еще тише.) Яша два раза прибегал, а я не хотела его и впустить… О, я ему не прощу твоей раны!..
Женя. Зачем так строго, мама? Ведь он тоже измучился… Я стрелялась! Разве это правда? (Крикливо.) Я стрелялась? Мама, что было бы теперь со мной, если бы пуля попала в сердце? Я лежала бы в могиле? Я в могиле? (Вздрагивает.) Вот эти руки глодали бы черви? В глазах кишели бы черви, красота превратилась бы в тлен? (Вздрагивает.) Как хорошо, что выстрел был неудачный! Мама, теперь я люблю жизнь. Я люблю. Как прекрасен мир!.. Есть солнце, есть даль, есть море!..
Этель. Радость моя!..
Женя. Я о многом передумала, мама. Зачем я ссорилась с Яковом? Подумай, во имя чего? Разве земля не одинаково закроет и пошлость и благородство, и высокое и низкое? Пощадят ли красоту черви? (Рассмеялась.) Ты ведь меня не понимаешь, бедная мама. Я дрожу от восторга. Я пьяна от радости. Я живу, живу!.. (Меланхолично.) Скучаю по детям. Хочу ласки. Обними меня.
Гросман. Перестаньте жужжать. Перед отъездом нужно привести в порядок денежные дела, подвести итоги. Бумаг у меня на триста тысяч. Я никогда не пробовал сосчитать свое богатство, но, слава богу, Гросман таки собрал денежки. Ничего, Гросман знает свое дело. Наличными имею во французском и английском банках около четырехсот тысяч, итого семьсот тысяч. Ого, ничего себе! Мельницу считать не буду. Купленной земли тоже. Домов считать не буду. Теперь посмотрим, что у нас в кассе делается. Ступай-ка сюда, Этель, – поможешь мне.