Короленко
Шрифт:
«Мы все видим в журнале не доходную статью, и все согласны, что уже если издавать журнал или газету, то только для того, чтобы стоять на том месте, где будущее встречается с прошедшим. Ну, а тут всего больше и ударов. Считаю для себя за счастье, что они не минуют и меня». Так формулировал Короленко основное направление «Русского богатства» в борьбе с произволом самодержавия.
12 января 1912 года петербургская судебная палата слушала дело редактора журнала «Русское богатство» В. Г. Короленко, обвинявшегося по 129-й статье («Возбуждение классовой вражды») — за напечатание в октябрьской книжке журнала за 1907 год антимонархической статьи Елпатьевского
Приговор был; две недели заключения в крепости. Сенат утвердил решение палаты.
Прежде чем все «тяжкие и нераскаянные преступления» Короленко, предусмотренные 128, 129, 1034-й и прочими статьями, подпали под амнистию по случаю трехсотлетия дома Романовых, ему пришлось еще раз сесть на скамью подсудимых. Это произошло 27 ноября 1912 года. На этот раз писателя обвинили в «дерзостном неуважении к власти»— оскорблении памяти предков ныне царствующего монарха путем помещения в редактируемом им журнале «Русское богатство» рассказа Л. Н. Толстого «Посмертные записки старца Федора Кузьмича».
Зал особого присутствия Санкт-Петербургской судебной палаты переполнен. Обвинительное заключение. Речь прокурора.
Короленко говорит в своем слове подсудимого, что если его и надо судить, то только за те купюры, которые он вынужден был внести под давлением цензурного гнета в произведение великого русского писателя.
Судьи не решились вынести старому писателю обвинительный приговор.
Короленко приходится вести борьбу одновременно на многих фронтах: с продолжающейся оргией бессудных казней, с засильем полиции в деревне, против издевательств над политическими заключенными в тюрьмах, с новым голодом, обрушившимся на ряд губерний, с декадентами различных мастей и оттенков. Чем внимательней присматривался Короленко к творчеству декадентов, тем яснее для него становилось, что оно ничего не имеет общего с искусством, нужным народу. Манерничание, заумь. Смысла нет, а таинственное «что-то», нередко находится в явном противоречии со здравым смыслом.
Много сил и времени писатель уделял той категории людей, для которой литературное дело было особенно «трудным, манящим, привлекательным и — страшным» и в подавляющем большинстве случаев недоступным, — писателям из народа. А их притягивало к Короленко то обстоятельство, что он сыграл значительную роль в творческой биографии подлинного народного самородка Горького. Короленко не делал скидок на происхождение — для него главным критерием ценности присланного на отзыв произведения были его художественные достоинства. Но если он подмечал хоть искру дарования, то не останавливался уже перед размерами оказываемого им автору содействия — вплоть до материального из собственных небогатых средств.
С помощью Короленко в литературу пришли С. П. Подъячев и Н. В. Смирнова, большую нравственную поддержку оказал он А. С. Серафимовичу, А. П. Чапыгину, А. С. Неверову, привлек к работе в «Русском богатстве» талантливого бытописателя Дона Ф. Д. Крюкова, здесь дебютировал Д. Я. Айзман, печатались С. Н. Елеонский, А. Б. Дерман, помещал стихи находившийся в эмиграции молодой И. Г. Эренбург и многие, многие другие.
Передовое общество и наиболее сознательные люди из народа пользовались любым предлогом, чтобы выказать свою любовь и уважение Короленко как писателю, публицисту, общественному деятелю, как человеку. В начале января 1911 года группа петербуржцев и москвичей решила отметить двадцатипятилетний юбилей возвращения писателя из ссылки, соединив его с серебряной свадьбой супругов
Не менее, чем ярошенковский, стал известен портрет, который писал Илья Ефимович Репин летом 1912 года во время пребывания Короленко на даче в Финляндии.
Торжественно было отмечено в стране шестидесятилетие писателя летом 1913 года. Бесконечен поток поздравительных телеграмм, писем, адресов — от крестьян и политических ссыльных, рабочих и интеллигенции, политических эмигрантов, учителей, жителей далеких российских окраин. Большую статью «Писатель-гражданин» поместила ленинская «Рабочая правда».
«В. Г. Короленко стоит в стороне от рабочего движения. Он лишь представитель радикальной, демократической интеллигенции с народнической закваской… Но он сам несомненный демократ, всякий шаг народа на пути к демократии всегда найдет в нем сочувствие и поддержку.
Такие люди, как Короленко, редки и ценны.
Мы чтим в нем и чуткого, будящего художника, и писателя-гражданина, писателя-демократа…»
Так писала пролетарская, большевистская газета.
Одной из самых дорогих реликвий юбилея стала телеграмма К. А. Тимирязева.
«Дорогой Владимир Галактионович! — писал он. — Еще на школьной скамье Вы завоевали не только любовь, но и уважение Ваших учителей. Теперь, славный художник, чье каждое слово является делом, Вы владеете любовью и уважением бесчисленных читателей. Примите сердечный привет того, кто с радостью считает себя тем и другим».
Короленко отозвался прочувствованным письмом:
«Дорогой, глубокоуважаемый и любимый Климент Аркадьевич… Ваш привет светит для меня среди многих, частью шаблонных, но большей частью искренних юбилейных обращений, — особым светом… Он из тех, которые особенно трогают и особенно внятно говорят об ответственности за этот почет и об его незаслуженности. Много лет прошло с Академии. Время делает менее заметной разницу возрастов. Но для меня Вы и теперь учитель в лучшем смысле слова».
Когда-то в одной из статей Короленко писал, что трудно быть литератором, вдвойне трудно быть литератором русским.
Он был сапожником, он пахал землю, он собирался стать лесоводом, адвокатом, технологом.
Он не смог бы быть не кем иным, как литератором и притом русским литератором.
«А все-таки русский народ — очень справедливый народ!»
Андрюшу Ющинского, тринадцатилетнего мальчика из предместья Киева Лукьяновки, убили где-то неподалеку от кирпичного завода еврея Зайцева. Тело мальчика было исколото каким-то острым орудием, и местные деятели черносотенных организаций «Двуглавый орел», «Союз русского народа» и подотчетная им печать поспешили объявить, что убийство имело ритуальный характер. Специально командированные министром юстиции И. Г. Щегловитовым товарищ прокурора и следователь энергично отвергли другие версии.
Нашелся и человек, которому приписали убийство мальчика с ритуальной целью — приказчик зайцев-ского завода еврей Мендель Бейлис.
Поднялась волна черносотенного улюлюкания, почти открытых призывов к погромам.
Однако навстречу этой волне поднялась другая — русская интеллигенция объединилась в протесте. Короленко, бывший в это время в Петербурге, написал воззвание: «Во имя справедливости, во имя разума и человеколюбия мы подымаем голос против новой вспышки фанатизма и темной неправды…»