Королева арахонцев. Книга первая
Шрифт:
С восторгом следила маленькая Элис, как крошечные ручки, срывали ягоды и клали их на горку уже собранных, в плетёный туесок. А там, за девочкой, змеилась светлая песчаная тропинка, и вдалеке, за чередой диковинных ягодных деревьев, был виден маленький домик с открытыми окнами и дверями. Элис вертелась и так, и эдак, стараясь разглядеть то, что было скрыто за, размером с булавочную головку, окнами. Она уверена была, что только её несовершенное зрение мешает разглядеть то, что нарисовал волшебный художник.
Элис любила уноситься в эту чудесную страну, то пробираясь вместе с девочкой под её деревьями, то прыгая вместе с ней по дорожке, то разговаривая с белокурой красавицей, делясь с ней своими
– Это была Сежи! – вновь в голос вскрикнула Элис. – Вот почему я так обрадовалась этим снам, они так же, как эта девочка, уводят меня в свою сказку.
Королева пробежала в спальню, окинула её ищущим взглядом. Давно забыв о чудесной своей игрушке, она никак теперь не могла вспомнить, куда же могла её положить?
– В сундук! Конечно же… – бросилась к нему, торопливо откинула крышку, замерла на несколько мгновений над старыми позабытыми вещами.
Рука, лучше помнящая прошлое, скользнула в угол под зеркальную треснувшую шкатулку. Пальцы, а затем ладонь, нащупали маленький тонкий диск, завёрнутый в шелковистый тонкий лоскут.
Помедлила немного, растягивая наслаждение от находки, и, медленно потянула диск к себе. Края ткани откинулись в стороны, и маленький фарфоровый диск оказался на ладони…
Нет, это была не Сежи! Казавшееся изумительным, в воспоминаниях, изображение, оказалось совсем не таким волшебным: и девочка была простовата, и кусты ягод убоги, и маленький покосившийся домик, совсем не манил к себе… Чуда не свершилось, сказка давно окончилась.
Элис со вздохом прижала к груди тарелочку. Нет, она не жалела о происшедшем, ведь предвкушение волшебной встречи было так волнующе приятно.
Оглянулась на Шелу, расхаживающую по коврам комнаты.
– Скажи мне, Вещая птица, есть ли на свете Сежи? Или, быть может, в жизни она толстая дурнушка, «курица», сельская девчонка… И я, увидев её, больно разочаруюсь так же как сейчас?
– Кро-кро… – птенец встрепенулся и не больно ущипнул Элис за палец.
– Опять голодна? – огорчилась Элис. – Что толку иметь Вещую птицу, если она не может дать ответ даже на простой вопрос?
Птенец повернулся к ней, нахохлился и открыл клюв.
– Нет-нет, НЕ ГОВОРИ! – испуганно вскрикнула Элис, подумав, что птенец сейчас же даст ответ. – Погоди, не говори. Прошу тебя. Я не хочу потерять её сейчас. Я ещё не готова!
. . . . . . .
…Прошёл месяц, как Шела появилась на свет. Серый пух на её теле сменился тонкими волосками, которые постепенно превращались в пёстрые, чёрно-коричневые перышки, а вокруг головы отрастал шикарный «воротник» из перьев. И хотя нрав её строптивого характера не улучшился, она уже меньше донимала Элис своими капризами и криком. Вместо тонкого пронзительного «и-и-и!», выводила сдержанно и важно «кр-кр». Сидя на плече Элис, она, то копошилась в королевских волосах, то строго заглядывала в уши, то осторожно разъединяла клювом ресницы, бдительно следя, нет ли в глазах сора. Памятуя советы матери, Элис много разговаривала со своей любимицей. Рассказывала Шеле свои сны, мечты и даже дворцовые сплетни, хотя сплетничество не было чертой её характера. Шло время, птица росла, но по-прежнему молчала. Вернее, вовсю болтала на своём птичьем языке, но по арахонски не желала произносить не слова. Иногда, по ночам, сидя на ажурной решётке окна, она бормотала что-то неразборчивое, но была ли это человеческая речь? Часто Элис казалось, что, взрослея, Шела меньше нуждается в ней. Днями просиживала птица у окна, глядя на городскую улицу и раскачиваясь взад-вперёд. Иногда же, несносная Шела могла поднять ужасный крик, из-за того, что Элис не оказывалось рядом. Сейчас же, сидя возле хозяйки на своём любимом, специально сделанном «насесте»,
– Шела, моя маленькая девочка, скажи: «Элис… Элис», – просила королева, ласково ероша пёрышки своей питомице.
– Или скажи: Шела! Шела хорошая девочка!
Шела вдруг вздыбила свой воротник, больно ущипнула Элис за руку и завопила незнакомым противным голосом.
– Я мальчик, мальчик, мальчик! Я не Шела! Ненавижу – Шела!
Элис быстро отдёрнула руку.
– Т-ты можешь говорить? Что же ты молчала раньше?
Птенец возмущённо зафыркал, заскрёб когтистой лапкой.
– Я не «маленькая»! Я не «хорошенькая»! Я – МАЛЬЧИК! – завопил он яростно.
– Мальчик? Не может быть! Как же мне тогда теперь тебя называть?
– Харэй! – Вещий гордо вскинул голову и важно надулся.
—Харэй, – нараспев повторила Элис. – Какое странное имя. Что оно означает?
– Король птиц! Мудрый из мудрейших!
Говорил Харэй странным, утробным голосом, почти не раскрывая клюва, и Элис даже оглянулась по сторонам, не подшучивает ли это кто над ней?
– Харэй… король птиц… – Элис была совершенно сбита с толку. – Мальчик! Ну, кто бы мог подумать?!
– И не смей меня целовать! Ненавижу!
…Начав говорить, Харэй ничуть не изменился нравом. Он, то спал полдня, сунув голову под крыло, то начинал кричать, что его не любят и с ним не разговаривают. То, подставляя смешной хохолок, просил, чтобы его погладили, а то вопил: «Ненавижу, когда трогают!». Иногда он так изводил Элис своей непредсказуемостью и криком, что она с трудом сдерживалась, чтобы не рассердиться на него! Но король есть король, хоть и птичий, королеве арахонок приходилось терпеливо сносить все его выходки.
Глава 7
Как обычно, первый день новолуния, начинался во дворце Королевским Судом. Как только солнце окрашивало городские шпили своим светом, звучал сигнальный рожок и к Всемилостивой королеве Элисандрей Анжелайн приводили преступниц, в отношении которых мнения судей разделились, или же вина их не была доказана. С шестнадцати лет Элисандрей решала судьбу своих подданных: по глазам, жестам, обилию слёз или их отсутствию определяя вину и назначая наказание. Ещё не опытная в жизни королева, хорошо понимала, как несправедливо может быть её решение, и, тяготясь ношей Высшего Судьи, старалась никого не осуждать на смерть.
В зале Суда был самый высокий сводчатый потолок. Огромные массивные колонны, поддерживали исчезающие во мраке арочные своды. Сквозь узкие, уходящие ввысь тёмные витражные стёкла с трудом проникал слабый солнечный свет. Сколько помнила это место Элис, здесь в любое время года было темно, сыро и холодно.
Элис плотнее сдвинула на груди тёплую меховую мантилью, с неудовольствием поёрзала на жёстком неудобном, с прямой спинкой резном троне, с трудом поборола желание подобрать под себя ноги, зябнущие в тонких золотистых сандалиях. Хмуро взглянула вверх. Над головой громоздились старинные барельефы, изображавшие схватки странных рогатых воинов с такими же рогатыми чудищами. В трепещущем свете десятка настенных факелов страшные клыкастые и зубастые пасти чудищ оживали, свешивали вниз свои головы, шаря незрячими глазами по людям, словно выжидая подходящее время. Элис поёжилась, то ли от зябкой сырости которой были пропитаны стены, и которая пробирала до костей, то ли от ещё ярких воспоминаний детства, когда зал Суда казался самым ужасным местом на свете!