Королева Бедлама
Шрифт:
Но дама кричала, кричала вновь и вновь, и чтобы заглушить крик, впилась зубами ему в правое ухо, будто в плюшку. В нем оставался только пар, только призрак его прежнего. В этом полусне, полупригрезившемся рае развратника он подумал, что мисс Ле-Клер могла бы научить Полли Блоссом такому, что мадам и в опиумных снах вряд ли пригрезилось бы.
И наконец-то, наконец-то облегчение: движение прекратилось. Тяжесть лежащего поперек груди тела, ощущение поднимающегося пара, как от жаркого солнца после ливня. Шея вывернулась, спина неудобно согнулась. Глаза покатились пушечными ядрами по жнивью, и Мэтью
Резко, без перехода, он вернулся в мир живых. Его мотало взад-вперед, и в первый момент он испугался, что неутомимая нимфа вновь взялась за свое, но потом из-под распухших век увидел внутренность кареты. Уже настало раннее утро, красное солнце поднималось на востоке. Мэтью понял, что он одет — более или менее — в ту одежду, в которой приехал, и его везут обратно в Нью-Йорк.
Сиденье напротив было пустым. Слышалось щелканье кнута и ощущалась дрожь кареты, увлекаемой к югу четверкой лошадей. Заднее колесо попало на крупный ухаб, Мэтью подбросило вверх, и он приземлился на распухшую железу, отчего чуть не выкрикнул имя Господа всуе. Надо было как-то найти положение тела — ради избитых достоинств. Лошади быстро стучали копытами, карета неслась в симфонии щелчков, тресков и скрипов. Ощущение знакомое.
Снова поднялась и окутала его тьма, и когда Мэтью очнулся на этот раз — снова все болело и ныло от растраченной страсти, — он заморгал на свет посильнее, потому что уже два часа как стоял ясный день. И все же он был как в тумане, и приходилось следить за веками, чтобы они не закрылись. Да, отравленное вино оказалось крепким зельем. Но нет, нет… разум уже начинал работать как надо. Мэтью поднял руки к вискам, будто хотел разогнать медленно ползущую кровь.
Не вино это было, понял он, потому что иначе бы Чепел тоже свалился под его действием. Зелье нанесли на бокал изнутри. Да, изнутри, и тогда вино можно было разделить между двоими, а жертвой стал только один.
Непонятно, зачем все это было — разве что остальные отдали его Чарити Ле-Клер, чтобы спасти собственную шкуру. Если так она себя ведет каждую ночь, то наверняка почти уже свела их всех в могилу. Ну, зато в том, что девственность его осталась в прошлом, можно уже не сомневаться, хотя это было похоже больше на побои, чем на секс. А самым, черт побери, противным в этом было то, что Мэтью в ближайшие дни — или хотя бы после достаточного времени на восстановление — мог бы заинтересоваться: а каково было бы с ней в спальне без того, чтобы тебя опоили до неподвижности?
Нет, здесь еще и другая причина должна быть, размышлял Мэтью, подлетая с сиденья на каждом толчке рессор. Его опоили, чтобы не шлялся ночью по имению, когда хозяева лягут спать. Чарити Ле-Клер — всего лишь глазурь на торте.
Он не видел в этом смысла. Ну да, воспитанников сдавали в работу как слуг и рабочих на винограднике. Да, в зале были прислуживающие мальчики. Но что Маскеру за дело до этого?
Мэтью вспомнил мальчишку, который обчистил его карманы, и тут же проверил, на месте ли часы и ключ. Были на месте. «Есть у Сайласа такая привычка», — сказал Чепел. Ага, привычка.
Мэтью заставил мысли успокоиться и попытался снова отдохнуть, потому что тело этого требовало. Вскоре колеса кареты покатились
Горел молочный сарай.
— Я сойду здесь! — заорал Мэтью кучеру и форейтору, распахнул дверцу и выпрыгнул на улицу. Колени подогнулись, пах болел, как колотая рана, Мэтью пошатнулся, чуть не падая, но пошел вперед, мужественно преодолевая земное тяготение. Сомнений не оставалось: сарай горел, а с ним — остатки жалкого имущества его обитателя.
Но, шагнув с Квин-стрит на землю Григсби, он увидел, что это не его особняк в миниатюре охвачен пламенем. Дым и клубящаяся туча пепла поднимались из-за сарая. Мэтью пошел — точнее, похромал — в сторону пожара. Сердце у него колотилось.
За сараем печатник и его внучка поддерживали костер, и каждый из них держал в руках грабли, чтобы отсекать от травы шальные языки пламени.
— Что это? — спросил Мэтью, подойдя к Григсби. Он заметил, как Берри обернулась и быстро глянула в его мрачное лицо, а потом кинула быстрый взгляд в сторону паха, будто знала, где этот предмет провел ночь.
— Мэтью, а вот и ты! — расплылся в улыбке Григсби, раскрасневшись от жара. К клочкам его волос прилипла зола, черная полоса мазком легла поперек носа. — Где ты был?
— Просто уезжал с ночевкой, — ответил он. Берри отвернулась и граблями прибила ползущий язык огня. Взлетела туча пепла, запорхала вокруг серым снегом. — А что жжете?
— Мусор, — ответил Григсби, шевельнув бровями. — По вашему приказу, сэр!
— Моему?
— Конечно! Все, что угодно по просьбе хозяина дома!
— Хозяина до… — Мэтью осекся, вглядевшись в огонь, и увидев в красном пекле сплавленную массу контуров, бывших когда-то кучей старых ведер, ящиков, утвари, чего-то непонятного, завернутого в пылающую парусину. Попалась на глаза издырявленная дымящаяся мишень — и тут же занялось и вспыхнуло пеклом ее соломенное нутро.
Первым побуждением было выхватить у Григсби грабли и сбить пламя, вторым — схватить стоящее рядом ведро с водой и спасти то, что он спрятал внутри мишени, но было поздно, слишком уже поздно.
— Что вы наделали? — услышал он собственный крик, и такая боль слышалась в нем, что оба Григсби посмотрели на него так, будто он сам загорелся.
Очки печатника сползли на кончик вспотевшего носа. Он подвинул их обратно, чтобы лучше видеть пораженное ужасом лицо Мэтью:
— Я сделал то, что ты просил! — ответил он. — Вычистил для тебя этот сарай!