Королева Бланка
Шрифт:
Денно и нощно Бильжо охранял покой своей хозяйки, ему даже еду приносили в покои королевы, и случалось, они вместе ели. Ночью он спал на полу подле ее кровати, как пес, и Бланка почти что никогда, раздеваясь ко сну, не прогоняла его, часто слушая рассказы из жизни его деда. Она к нему привыкла. Он был для нее не мужчиной, а всего лишь стражем, чем-то необходимым, без чего никак нельзя обойтись и что непременно должно находиться именно в это время и в этом месте. Оставаясь вдвоем, они вели задушевные беседы, но только как друзья. Никакого намека на различие полов. Бильжо не видел в своей хозяйке женщину в прямом понимании этого
Нет надобности говорить, что он, как привязанный, следовал за Бланкой повсюду. Она уже не представляла себе: как это так – его не будет рядом! Выезжает она на соколиную охоту – он неизменно близ нее; едет куда-либо – он всегда справа; принимает ванну – он сидит у ее ног, зорко посматривая вокруг и совсем не глядя в ее сторону, когда ее вытирают и одевают. В ответ на недоуменные взгляды служанок Бланка лишь смеялась.
Об этом все знали. Бильжо боялись. Женщины тоже. Они не только не решались заговорить с ним, но опасались даже взглянуть на него. Он расшвыривал их в стороны, если они мешали Бланке пройти, и молча хлестал по щекам, когда ему казалось, что кто-то посмел отпустить оскорбительное слово в адрес королевы. Так же он мог поступить с любым рыцарем или духовным лицом. Его не один раз вызывали на бой; несколько мертвых тел унесли уже с места поединков.
Таков был тот человек, к которому Бланка обратилась с вопросом. Она еще не знала, что очень скоро у нее останется только он один.
– Не трогай его, пусть поет свои песни, – произнесла она в адрес Тибо.
– Шампань? – коротко спросил верный страж.
Бланка кивнула:
– Сын обязан продолжать дело своего отца. Проклятые Плантагенеты! Но настанет день, когда их выметут вон из французского королевства. Свекру Филиппу было легче. Людовику кроме англичан приходится подавлять очаги ереси на юге. Но так надо. Лангедок должен отойти под власть короля. Повсюду будет единая вера, как того хочет Рим, как желает этого Франция!.. Однако что-то долго нет вестей с юга. Людовик отсылал ко мне гонца каждые десять дней, но прошло уже пятнадцать. Больше! Не случилось ли чего с королем?..
Бланка порывисто встала, зашагала по комнате.
– Почему нет гонца?
И снова шаги, быстрые, нервные; взгляд мечется по сторонам, ища за что зацепиться.
Вдруг она остановилась.
– Что-то произошло, Бильжо! Чувствую, случилась беда. – Она подняла руки к груди. – Святой Боже, уж не с королем ли?..
Она подбежала к окну, распахнула его, вперила взгляд в туманную даль, в сторону Сен-Жерменского аббатства, туда, куда уже почти год как ушло королевское войско.
– Людовик, возвращайся! Молю тебя! – шептала она. – Оставь в покое Тулузское графство, Раймонд сам падет в ноги своему сюзерену. Только возвращайся, слышишь? Довольно уже воевать! Возвращайся же, супруг мой! Скорее, пока у тебя еще есть войско, пока ты жив, пока…
И в это время быстрые шаги послышались за дверью. Кто-то шел по коридору, торопился, почти бежал. И остановился, наткнувшись на стражника.
Стоя у окна, Бланка замерла. Тревожный взгляд – на дверь. Сердце готово выскочить из груди. Известие! Какое? Посланцы никогда так не торопились…
Бильжо сделал шаг, другой, встал рядом с королевой. Ладонь крепко сжимает рукоять меча.
– Впустите гонца! – крикнула Бланка.
Двери распахнулись.
– Что? – молвила Бланка, в ужасе глядя на него. – Что?! – вдруг вскричала она, уже догадываясь, уже чуя беду.
– Ваше величество! Король Людовик, ваш супруг… Он при смерти… Он в Монпелье, в Оверни… Торопитесь! Король выразил желание проститься с вами. Скорее, государыня, умоляю!
Бланка не успела даже испугаться. Стояла, точно статуя в камне – застывшая, безгласная. Вопросы? Сейчас не до них. Всё потом, в пути. Немедленно же – туда, на юг, в Овернь, где умирал ее Людовик!
Она вылетела в коридор, едва не сбив с ног стражника.
– Экипаж! Скорее! Охрана, ко мне! Все во двор!
И побежала по галерее, потом вниз по ступеням – бледная, обезумевшая, ломая на ходу пальцы рук. За ней – Бильжо, следом Аршамбо.
И пяти минут не прошло, как королева Бланка Кастильская, вскочив на лошадь, мчалась по улицам Парижа к Малому мосту. Вслед за ней летел эскорт всадников…
Она не успела. Людовик был уже мертв. Траурная процессия повстречалась им в Буржской епархии, на левом берегу Луары. Здесь, близ Невера суждено было Бланке увидеть своего мужа, который хотел проститься с ней перед отходом в вечность.
Она бежала к нему вся в слезах, не разбирая дороги, не слыша голосов. Она видела перед собой только гроб прямо посреди наезженной колеи. Высокий, обитый крепом, он печально и угрюмо поджидал ее. Вокруг него люди, много людей с опущенными головами, сомкнутыми устами; холодный ветер трепал их волосы и рвал с плеч плащи.
Сто шагов оставалось до гроба и, кажется, можно дойти и не торопясь, но Бланка все бежала вперед, рыдая, размазывая по лицу слезы, уже зная, что свершилось, иначе не стояли бы в скорбном молчании люди.
Упала, бедняжка, когда оставалось всего-то с десяток шагов. Бильжо поднял ее. И тут она, опираясь на его руку, медленно пошла, не отрывая взгляда от воскового лица, на котором никогда уже не откроются глаза и не раздвинутся в улыбке губы. Пять шагов осталось, три, два, один… И вот он, король, ее муж, с навеки сомкнутым ртом, со сложенными на груди руками. Совсем нестарый и такой красивый… Ее Людовик, которого она так любила, так ждала!..
Дико вскричав, Бланка бросилась к гробу и упала в него. Ее дрожащие руки обнимали уже холодное, застывшее тело короля.
Глава 4. Коронация
15 ноября Людовик VIII был похоронен в аббатстве Сен-Дени, фамильной усыпальнице франкских королей. И тотчас после похорон, едва выйдя из стен монастыря, рыцари, бароны, знать – все остановились, заволновались, стали переглядываться. Послышался глухой ропот. В воздухе носились, перелетая от одной группы к другой, всего два слова: «кто?» и «Филипп». Речь шла о сводном брате почившего короля – графе Филиппе Строптивом. По всему выходило, что именно он должен быть опекуном малолетнего Людовика. Именно опекуном, а не регентом. Такого слова в то время еще не знали. И еще одно слово витало в воздухе там, где говор переходил в ропот. «Иностранка». Это о королеве-матери. Если до сего дня бароны относились довольно терпимо к супруге покойного короля, то теперь, когда встал вопрос об опеке, они словно вылезли из своей шкуры и залезли в другую, которая всегда всем недовольна.