Королева Бона. Дракон в гербе
Шрифт:
— Ох! — воскликнул канцлер. — Она его переманила на свою сторону. И его остроты уже не те.
Нет. Автор этого творения неизвестен. Называется „Советы Каллимаха“. К счастью, еще не распространено повсеместно.
— Любопытно, — произнес епископ Джевицкий. — И каковы же эти советы?
Шидловецкий развернул свиток и стал громко читать: „— король не должен допускать каких-либо новых привилегий для шляхты — власть его должна опираться на полную казну. Шляхетское сословие обязано платить подати на содержание постоянного войска.
— Да ведь это истинная насмешка над советами Каллимаха. Над его отнюдь не глупыми мыслями.
— Что ж! — заметил Тарновский. — Нам в Польше мысли этого италийца не по вкусу. Здесь не Милан, не Неаполь и не герцогство Бари. Здесь Краков.
— Королева нас, вельмож, ни во что ставит, — заявил канцлер. — А для ученых мужей и поэтов больше совершает Кмита в Висниче, нежели Бона на Вавеле.
— Кмита? Да полно же! Собирает вокруг себя каких-то людишек, вербует сторонников из мелкопоместных шляхтичей, крикунам пиры устраивает, — взорвался Тарновский.
— Полно! Не будем торопиться! — старался утихомирить собравшихся епископ. — Мы намеревались рассуждать о покойном Каллимахе и его советах, а не о живом Кмите… Но Тарновский с этим не согласился.
— Нет, — воскликнул он с жаром, — мы собрались, чтобы говорить о ней, прежде всего о ней!
Королева не видит опасности со стороны турок, противостоять которым мы ныне можем лишь в союзе с Веной.
— Значит, это правда, что целью своей жизни вы учинили борьбу с неверными? Новый крестовый поход? — допытывался Джевицкий.
— Ну конечно же! Именно так! — согласился гетман. — Я дал клятву изгнать их из Европы. И хочу я или не хочу — вынужден быть союзником тех, кто втянут в борьбу с полумесяцем. Уже сейчас! Сегодня!
— Королева обвиняет вас именно в этом: в союзе с Габсбургами, — прошептал епископ.
Тарновский побагровел.
— А мне и ее суждения, и ее дерзкое правление ненавистны. Такого не было, когда мои предки, Леливиты, давали советы Пястам. Никогда никто из них подкаблучником не был!
— Это правда, — вставил Шидловецкий, — она уже втихую раздает должности италийцам.
Назначает в епископства своих сторонников. Еще немного и…
— Помилуйте! — прервал его Джевицкий. — Неужто мы, зрелые мужи, дадим запугать себя женщине? К тому ж еще совсем молодой?
— У нее в гербе дракон, — бросил Тарновский.
— Но этот дракон держит в пасти младенца, — произнес епископ, вставая. — А я уже не младенец и не дам себя сожрать. Однако же трактат сей весьма опасен.
— Отчего же?
— Оттого, что помимо колкостей и насмешек заключает в себе зерна истины. А ведь вы, сдается мне, не
Он поклонился и вышел, а Тарновский с Шидловецким обменялись взглядами. Неужто женщина с драконом в гербе перетащила на свою сторону и этого?
Меж тем она жаловалась своему канцлеру:
— Нынешний год был полон несчастий и огорчений. Может, последующие будут лучше? Через несколько дней мы празднуем день рождения короля. Ему пошел шестьдесят первый год. А вскоре отметим и годовщину моего прибытия в эти края. Знаете, сколько лет миновало?
— Трудно поверить, но уже десять, — ответил Алифио.
— О да. Когда я думаю об этом, когда считаю ушедшие годы, я чувствую себя такой усталой, мне так хочется забыть обо всем…
— Может, уехать куда-нибудь на время? — спросил Алифио. — К примеру, в Бари. Там с Адриатики уже подул теплый ветер…
— Оставьте! — крикнула Бона. — Здесь предстоит мне столько свершений. После смерти Ольбрахта я была в отчаянии, но поняла одно: ожидать еще одного наследника трона — пустое.
Пора окружить истинной заботой того, который уже есть. Думаю, что следует с согласия литовского Совета возвести его на великокняжеский престол.
Алифио смотрел на нее с изумлением.
— Возвести на престол… малолетнего… отрока?
— Si. А почему бы нет?
— Государыня, согласитесь, этот замысел… чересчур смел.
— Смел? — в свою очередь удивилась она. — А какие же у меня могут быть замыслы? Несмелые?
— Будет много противников… Много недоброжелателей: Тарновский, Шидловецкий…
— Этого я не опасаюсь, — прервала она. — Канцлер занимает сейчас в Короне сразу две весьма доходные должности. Полагаю, он не захочет восстанавливать против себя сейм и будет молчать.
— А ведает ли король о ваших намереньях? — робко спросил канцлер.
Бона кинула на него недовольный взгляд.
— Ведает ли об этом государь? Да, сей вопрос ваш — по существу. Скажу ему обо всем еще сегодня вечером…
И она сдержала обещание. Кружила возле сидящего в кресле короля, словно мотылек вокруг пламени свечи, долго-долго, пока он не пошел на попятную, оборонялся все слабее, она поняла — вскоре и вовсе уступит.
— Возвести, возвести!.. — повторял он. — Да ведь это вам не под силу.
— Отчего же? — кипятилась она. — У меня хватит и сил, и желания. А вот родов — с меня довольно…
Она оборвала, а он глядел на ее прекрасную гордую голову, на блестевшие от возбуждения глаза, на ее все еще стройную фигуру, облаченную в парчу и пурпурный бархат.
Тут она неожиданно переменила тон и произнесла совсем тихо, с грустью:
— Страх за будущее Августа не дает мне покоя… И оттого…
Они помолчали немного, наконец король сказал задумчиво:
— Значит, возвести на великокняжеский престол… Но как свершить такое? Обещания литвинов обратить в действия? Каждый скажет об этом.