Королева двора
Шрифт:
– Дык увезла она его.
– Куда?
– А мне не докладывали. Она, знаешь ли, деловая была и строгая. Все по режиму, по плану, по расписанию. Как решила, так и сделала. Чего ей, у меня советов, что ли, спрашивать?! Она и сама ученая. Хотя если бы она не сказала, я бы и не подумала. Так с виду-то и не скажешь. Вроде простовата будет: фигурка не ахти, пучочек сзади хиленький, глазки очочками прикрыты. А вот как говорить начнет, так заслушаешься. Что есть, то есть. Одна мудрость за другой вылезает, а третья их погоняет. Видно, и уговорила его.
– Значит, не знаете, куда
– Наверняка не знаю, но думаю, что в Москву. Она хоть и простовата, но понятно, что из столицы. И речь у нее ваша была: «акала» побольше тебя, и еще твоему-то все приговаривала: «Помнишь то, помнишь се?» Ну, а вы-то у меня московские.
– А что, баба Нюр, – Дина даже не заметила, что практически впервые обратилась к соседке с такой теплотой, – трезвого увозила-то?
– Как стеклышко. Вот те крест! – Баба Нюра быстро перекрестилась. – Она уж его и пилюлями пичкала, и отварами поила.
– Отварами… – эхом повторила Дина. Эх, сохранилась бы у нее бабушкина тетрадь, она бы сама кого хочешь выходила. «Кого хочешь», тут же подсказала себе. Надо было просто хотеть, а теперь сокрушаться поздно и о тетради, и об отварах, и об уведенном муже.
– Ну-да, ну-да, мне бы в свое время эти рецепты знать, может, и живехоньки еще были бы мужики мои-то.
Дина с недоумением взглянула на соседку: «О чем это она?».
– А давно уехали? Может, я догоню еще.
– Так уж с год, наверное.
«Теперь не догнать».
– Спасибо вам. Извините за беспокойство, пойду я.
– Иди, иди, – согласилась баба Нюра и только на пороге окликнула: – Постой, а ты что же, знаешь ее? Знаешь, кто такая?
Дина лишь улыбнулась грустно. Она знала. И будто бы поддерживая ее в этой уверенности, губы, почти не размыкаясь, еле слышно произнесли:
– Верочка.
20
Вера поговорила с главным врачом и принялась мерить шагами кабинет. Девочка долго не возвращалась. Но вот скрипнула дверь: тощая шея просунула в дверной проем узкое, вытянутое лицо, почти полностью скрытое прядями волос:
– Можно?
– Да, Нелли, входи. Садись.
Девочка огляделась и, не обнаружив в кабинете мачехи, уже уверенней подошла к кушетке и уселась на нее, пытаясь придать своей позе независимый вид: ноги закинуты одна на другую, руки скрещены на груди, взгляд устремлен в окно: делайте, что хотите, меня это не волнует.
– Нелли, мы сейчас позвоним твоему папе, он приедет и заберет тебя отсюда.
– Делать ему больше нечего, – презрительно произнес ребенок.
– Надеюсь, что так. Ты мне скажешь его телефон?
– Да пожалуйста. – Девочка продиктовала цифры.
Разговор был долгим, неприятным, тяжелым и совершенно безрезультатным. Вера услышала и то, «что девчонка совсем отбилась от рук, изводит его драгоценную жену, дерзит, к тому же еще и выпивает. И вообще таких лечить надо». И сколько она ни пыталась объяснить, что ребенок просто нуждается в любви, что игры с алкоголем – это всего лишь нелепый способ привлечь к себе его внимание, что никакой зависимости нет и в помине, в ответ звучало одно и то же упрямое, твердолобое: «Вам
– Знаете, – отчеканила в конце концов, – я не имею права принять больного без паспорта и полиса. И еще: лечение будет долгим, девочке необходимо учиться. Здесь рядом есть школа, и если определить ее туда, то учителя смогут приходить прямо в больницу. Так что привезите необходимые документы и учебники. Да, и вещи не забудьте, пожалуйста. Ребенку лучше одеваться в домашнее. Прогулки у нас разрешены, так что смену верхней одежды тоже неплохо было бы иметь. Я уж не говорю о предметах гигиены. И если у вашей девочки есть ноутбук (Вера не сомневалась в его наличии), его тоже привезите, пожалуйста. Он может ей понадобиться для учебы.
– Я сейчас пришлю шофера, – обрубил тот, которого Вера теперь просто не могла называть отцом. Ни спасибо, ни до свидания, ни просьбы поговорить с дочерью, ни спросить ее: «Ну, как ты, малыш?»
Малыш все еще сидела на кушетке, но поза изменилась: руки висели вдоль тела, ноги поджаты под скамью, а глаза, не мигая, смотрели на врача. И когда та положила трубку, девочка только и смогла сделать, что выдохнуть с недоверием:
– Вы что, мать Тереза?
– Ты что, мать Тереза? – Михаил смотрел на Веру замутненным, тяжелым взглядом. Она сидела на его постели с пиалой в руках и осторожно дула на какое-то снадобье, зачерпнутое в столовую ложку. – Я тебя не приглашал.
– А святые не нуждаются в приглашении, Мишенька. Давай-ка, дружочек, пей. – Ложка летела в сторону, пиала переворачивалась Вере на колени, обжигая их до вздувшихся пузырей, которые она потом мазала облепиховым маслом и бинтовала, жалуясь бабе Нюре: «Как же он мучается, бедненький, душа разрывается». И снова вставала к плите, и опять колдовала над чудесным снадобьем. Нет, ничего волшебного и магического в составе не было: обычные травы, способствующие выведению вредных веществ из организма, но все-таки Вера добавляла туда щепотку зелья, которое не растет ни в каких лесах, не производится ни в одной лаборатории и не продается ни в одной аптеке: она добавляла в отвар смесь своего терпения, жалости и любви. Добавляла и снова шла в комнату, и снова несла пиалу, и опять садилась на кровать, и говорила тихо, спокойно, ласково:
– Ты только ложечку выпей, а потом можешь опять отворачиваться. Лежи себе, сколько хочешь.
– Ладно, давай свое пойло, только отвяжись.
– Вот и молодец, вот и славно, дружочек, вот и выпил ложечку.
А через час еще ложечку, а через два – две, а через пять – полстакана, а через несколько дней:
– Верочка, ты несешь? Мне пора отвар пить.
А через пару месяцев:
– Миш, нам возвращаться пора. Меня там еще пациенты ждут.
– Нам? Ты с ума сошла! У меня ни кола, ни двора. Квартиру продал, прописки нет.