Королева его сердца

Валентино Донна

У обоих одновременно вырвался прерывистый вздох.

– Это как ты, Глориана.

—Я… я?

Он снова провел кубиком по ее губе, и ей показалось, что от прикосновения его дрожащей руки затрепетало все ее тело.

– Да. Гладкая поверхность с острыми краями, тщательно отполированная для защиты внутренней сладости и невинности. Ты, Глориана.

Она, закрывая глаза, приблизила к нему лицо в ожидании, когда он снова прижмет кубик к ее губам. Вместо этого он застонал, и она услышала глухой хруст, когда сжимавшие сахарный кубик пальцы превратили его в порошок. Мелкие крошки сахара прилипли к его пальцам,

о чем она догадалась по тому, что теперь он проводил по ее губам кончиком пальца со следами сахара, и она не смогла сопротивляться желанию подставить кончик языка.

– Еще? – пробормотал он хриплым и каким-то скрипучим голосом, а его губы в это время скользили по ее лбу.

Глориана никогда раньше не думала, что ее лоб мог чувствовать что-то другое, кроме пота или ожога от летнего солнца. Но раньше она никогда не была в объятиях полуприрученного тигра, чьи страждущие губы прикосновениями мягче бархата ласкали ее кожу. Ей казалось, что каждый дюйм ее тела был неразрывно связан с тем местом, где губы Данте прижимались к ее лбу, и что от этой точки разбегались какие-то тайные тропинки, со сладкой болью сходившиеся где-то внизу ее живота.

– Еще, – шептала она, – еще…

С новым глухим стоном он приник к ее губам, и она ощутила ни с чем не сравнимый сладостный поцелуй.

Ее не должно было удивлять, что у человека, который мог играть яблоками своих мышц, оказались губы, способные на не менее удивительные движения, но она удивилась этому. Те несколько поцелуев, которые она позволила себе за свою жизнь, были какими-то скоропалительными, то твердыми и сухими, то мягкими и влажными, и не имели ничего общего с тем жаром и страстностью, с какими губы Данте добивались ее ответа. Он вплетал пальцы в ее волосы, продолжая пить ее губы, как человек, промучившийся жаждой всю жизнь. Глориана делала то же самое, наслаждаясь ощущением того, как его волосы скользили между ее пальцами, и с трепетом прислушиваясь к громовым ударам своего сердца, заглушавшим неумолчный шум колес. Он упивался сладостью и болью, непередаваемым наслаждением, каждой своей клеточкой осязая радость жизни, и Глориана понимала, что любая женщина не смогла бы устоять перед такой страстностью. Он легко поднял ее на руки, и прежде чем она смогла решить, протестовать ей или нет, понес ее в дальний угол вагона. Он усадил ее на свой матрас, покрывая поцелуями ее шею, а потом она почувствовала его теплые руки на своей шелковой блузке. Ей хотелось расплакаться от неудачи, когда он задержался над холмами ее грудей, и его жаркое дыхание проникло через шелк ее застегнутого на все кнопки одеяния.

И тогда он отодвинулся от нее. Его грудь бурно поднималась и опускалась в такт таким же неровным вдохам и выдохам, как и у нее. Он распрямился, стоя на коленях, чуть отвернув голову в сторону и подняв подбородок, – то была настороженная самозащита гордого человека, привыкшего получать отказы в самом многообразном виде.

– Данте… – Более опытная женщина, наверное, нашла бы нежные, успокаивающие слова, чтобы смягчить эту жесткость. Глориана Карлайл мало что знала о мужчинах и совсем ничего именно об этом человеке. – Данте Тревани…

Сам звук его имени зажег огонек удовлетворения в глазах Данте. С бессвязным бормотанием он опустился над Глорианой, вжимая ее в матрас, такой огромный по сравнению с нею, такой широкий в плечах… Она поняла, что каждый дюйм ее существа с этого момента и навсегда принадлежал ему.

Его рука скользнула

под ее блузку с такой уверенностью, что кнопки на ней не оказали сопротивления.

– Как это мило, – пробормотал он, когда полы блузки разошлись, открывая ее лифчик. Данте потер тонкий батист между пальцами, а потом потянул за шелковую ленту, пока не ослабла кромка глубокого декольте. У него вырвался тихий, торжествующий смешок, когда его рука скользнула за эту кромку. – Нет корсета!..

– Мне, конечно, следовало быть в нем… – Глориана всегда втайне чувствовала себя виноватой в том, что не носила корсет под дневными платьями, но ее лифчик вполне справлялся с его ролью. Решимость Глорианы сохранить на месте нижнее белье растворилась в удушье горячего наслаждения, когда рука Данте пылающей чашей охватила ее грудь. Она вспомнила его полное неприятие корсета: «Он отделяет мужчину от мягкой плоти женщины».

В этот раз она только порадовалась, что не надела корсет, который бы только мешал. Ничто не могло разъединить их в этот час – мужчину и женщину, созданных друг для друга.

Глориана обвила руками широкие плечи Данте и притянула его ближе к себе. Они целовались, и он губами и языком все еще чувствовал сладкий вкус сахара, сливавшийся с бесподобным вкусом ее губ. Ее тело утратило всякую связь с ее мозгом, и она удивлялась, словно наблюдая за собой со стороны, как у нее сама собой выгибается спина и двигаются бедра в полном согласии с обольстительными движениями Данте.

Он расстегнул ей юбку, и его рука тяжело легла на двойную шнуровку нижних юбок. Она чувствовала, как он нащупывал узлы, проникал пальцем в разрез юбки, чтобы прикоснуться к мягкой плоти ее живота. Но движения его были осторожны и сдержанны, словно спрашивали у нее молчаливого разрешения продолжать.

Внезапно ее охватило ощущение униженности тем, что он сохранял такое холодное самообладание, тогда как она жаждала его прикосновений так страстно, что и думать забыла о благопристойности. Как она могла с такой легкостью забыть все материнские предостережения, все лекции Мод о том, как просто иногда удается мужчине одержать победу над женщиной.

– Я… как видно, я для тебя слишком легкая добыча, – прошептала она.

– Добыча? – Рука Данте замерла.

– Я не должна была так быстро уступать тебе.

Он прижался щекой к ее лбу, и по его телу прошла сильнейшая дрожь.

– Добыча… Я никогда… я никогда не подходил ни к кому таким образом.

Он с трудом отодвинулся от Глорианы, не переставая пристально смотреть на нее такими ненасытно голодными глазами, с ощущением такой первозданной потребности в ней, что она затрепетала от притягательной силы этого взгляда.

– Данте?

– Прости меня, Глориана. – Он опустил голову на руки, словно его разом покинули силы в тяжкой борьбе между долгом и страстью. – Я молю Бога о том, чтобы душа Джона Ди в эту минуту покрылась в аду гнойными пузырями.

Одним стремительным и легким движением он поднялся на ноги и вышел из вагона, прежде чем женщина успела попросить его не уходить.

А она осталась лежать некоторое время на его постели, терзаясь в равной мере как от унижения, так и от сознания собственной вины. Она вела себя как распутница, развеяв по ветру осторожность, которую никогда не теряла. Она заслуживала любого наказания, грозившего раздавить ее сердце, подобно тому, как Данте раздавил между пальцами сахарный кубик. Слава Богу, единственными свидетелями ее позора были лошади.