Королева легионов Афины
Шрифт:
Урсула расслабила руки и опустила их. Она была готова.
Именно в этот момент полог над входом палатки был откинут, и в нее смело шагнул Мундзук. Он посмотрел на нее и буркнул что-то на своем наречии, которое для нее значило не больше, чем рычание собаки. Он подошел к ней с кривой улыбкой, еще сильнее уродовавшей его и без того обезображенное лицо, и протянул руку, чтобы схватить ее. Урсула отпрянула.
— Нет! — твердо сказала она и показала, что он должен лечь на кровать.
Он перевел свои страшные глаза, которые могли принадлежать только существу
На какое-то ужасное мгновение ей показалось, что он отвергнет ее предложение. Он смотрел на нее с подозрительностью и вниманием. Она не отводила взгляда, и ей казалось, что она смотрит в глубины самого Ада.
Мундзук снова что-то сказал и вдруг рассмеялся неожиданно высоким смехом. Он резко сорвал с себя свои меха и остался стоять перед ней совершенно голым. Покрытый шрамами торс оказался на удивление безволосым, за исключением паха, который, к облегчению Урсулы, за густой растительностью прятал то, что ей совсем не хотелось видеть. Но и того, что ей удалось увидеть, оказалось достаточно, чтобы наполнить ее отвращением. С похотливой ухмылкой Мундзук одним прыжком оказался на ложе. Оно заскрипело от тяжести его тела. Он улегся на спину и, раскинув руки, позвал принцессу к себе.
Урсула улыбнулась ему, надеясь, что выглядит сейчас как обычная взволнованная невеста, и отвернулась. «Он безоружен».Она развязала свой плащ и сбросила его на пол. «И занял прекрасное положение».
Она повернулась к врагу, осознанно позволив своему обнаженному телу отвлечь его внимание, и потянулась к волосам, чтобы снять заколку.
Внезапно ее сознание снова наполнилось мыслями о Константе.
— Я иду домой, любовь моя… — громко сказала она, обходя платформу и улыбаясь своей жертве. — Я иду домой.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
ПОЛЕ ЛЕПЕСТКОВ
На сторожевой башне близ Северных ворот епископ Клематий оттеснил кого-то из местной знати, чтобы Кордула могла подойти ближе к окну. Она прекрасно видела перед собой «поле лепестков», как уже назвали его горожане.
Кордула прижала к себе спящего малыша и снова улыбнулась, глядя на одеяло, в которое он был завернут. Это была та же самая свежевыбеленная шерсть, в которую оделся весь Легион. Она посмотрела на них, замерших ровными рядами вдоль береговой линии, внизу, чуть правее от нее. Однако на женщин-воинов сейчас никто больше не смотрел — все, от мала до велика, от знати до простолюдинов, не сводили глаз с маленькой белой палатки в центре усыпанного лепестками поля.
— Смотрите! Со стены упала женщина, — сказал кто-то рядом с Кордулой. — Там такая давка! В толпе постоянно толкают друг друга. Неудивительно, что оттуда все время кто-нибудь падает.
— Да, их слишком много там, на стене, — пожаловался сосед того, кто говорил первым. — Боюсь, до конца дня их много перемрет. Кто их пустил туда в таком количестве? Где же охрана? В эти дни ее днем с огнем не…
— Вот! — гневно закричала Кордула, указывая на
— Тише, тише, дитя мое! — Епископ Клематий протиснулся между ней и говорившими. — Ты пугаешь ребенка. Должен сказать, ему, похоже, весьма удобно в этой тонкой и теплой шерсти, — сказал он, суетясь возле ребенка. — Помнишь, как нам пришлось кроить форму сразу для всего Легиона после того, как они одновременно дали обет безбрачия?
— Да, помню, — Кордула кивнула и улыбнулась. — Помню. Ткачам и портнихам пришлось работать всю ночь напролет. Хорошо, что Урсула не стала осматривать женщин из Легиона Фаустины. Их плащи так смердели, что…
Толпа испустила крик. Посередине маленькой палатки было заметно какое-то движение. Кордула вздрогнула.
«Где Морган? Он уже должен был вернуться. Он должен был вернуться еще вчера!»
Далеко внизу из палатки показалась Урсула. Толпа молчала. Вся ее тога и плащ были испещрены красными пятнами. Она отошла от палатки и замерла без движения, и все увидели, что она что-то держит в высоко поднятой левой руке.
Первый Легион с ликованием закричал.
— Она это сделала! — крикнула Кордула. — Она это сделала!
— Что сделала? — спросил епископ.
— Подождите! Вы все увидите сами! — ответила она и закричала снова, заставляя радоваться и своих вельмож-соседей, хотя они и не понимали, о чем идет речь.
Вскоре ликовал весь Кельн.
Внизу, на поле лепестков, Урсула вскочила на Быструю и тронула поводья. Длинноногая кобыла затрясла головой и рванула за веревку, которой была привязана к палатке. Когда она поддалась, Быстрая подняла голову и пошла боком, стягивая туго натянутое полотно с основания. Полотно натянулось, словно парус на ветру, потом ослабло и упало на землю. Перед зрителями открылось зрелище, заставившее Кельн вскрикнуть от удивления, а гуннов издать нечеловеческий угрожающий вопль.
Там, на всеобщее обозрение, на возвышающемся ложе лежал на спине голый, залитый кровью Мундзук. Его голова и правая рука свисали вниз. Огромная лужа крови покрывала его чресла, и, увидев это, все поняли, что именно Урсула держала в руках. Ужас Северных Провинций был мертв. И кастрирован.
Урсула обрезала веревку, чтобы освободить Быструю, и поехала к Пинносе и своим друзьям. На мгновение Кордула пожалела, что ее нет там внизу, с ними, и она не может присоединиться к их объятиям. Но вот Урсула сделала нечто не только неожиданное, но и… странное.
Она развернула Быструю и разогнала ее в галоп по направлению к делегации гуннов. Она все еще держала в вытянутой руке гениталии Мундзука. При виде ее приближения Ругила и остальные рванули к своим в поисках защиты.
Урсула не остановилась. Мало того, она подстегнула Быструю, чтобы та неслась еще быстрее, и бросилась за ними в погоню.
— Нет! — закричала Кордула.
На этот раз толпа понимала, почему она кричит, и ее вопль отозвался эхом тысяч голосов: «Нет! Нет!»