Королева Марго

Дюма Александр

— Мне будет жаль, что мы не сможем взять с собой этого почтенного тюремщика, вместо того чтобы его…

— Да он и сам не захочет, — возразил Коконнас, — он слишком много потеряет: подумай, пятьсот экю от нас да вознаграждение от властей, а может быть, и повышение по службе. Как этот молодец будет хорошо жить, когда я его убью! Но что с тобой?

— Так… ничего… У меня мелькнула одна мысль.

— Видно, не очень веселая, то-то ты побледнел?

— Я спрашиваю себя: а зачем нас поведут в

часовню?

— Как зачем? Для причастия, — ответил Коконнас. — Думаю, что так.

— Нет, — сказал Ла Моль, — в часовню водят только осужденных на смерть или после пытки.

— Ого! Это стоит разузнать, — ответил Коконнас, тоже побледнев. — Спросим доброго человека, которого мне придется потрошить. Эй, друг! Ключарь!

— Вы меня звали, месье? — спросил тюремщик, карауливший на верхних ступенях лестницы.

— Да, поди сюда.

— Слушаю, месье.

— Условлено, что мы бежим из часовни, так ведь?

— Тсс! — произнес ключарь, с ужасом оглядываясь.

— Будь покоен, нас никто не слышит.

— Да, месье, из часовни.

— Значит, нас поведут в часовню?

— Конечно, таков обычай.

— Так это обычай?

— Да, после вынесения смертного приговора осужденным накануне казни полагается провести ночь в часовне.

Коконнас и Ла Моль вздрогнули и переглянулись.

— Вы полагаете, что нас осудят на смерть? — спросил Ла Моль.

— Непременно… да вы и сами так думаете.

— Почему же?

— Конечно… если бы вы думали иначе, вы бы не стали подготовлять себе бегство.

— А знаешь, он рассуждает очень здраво, — заметил Коконнас.

— Да… по крайней мере, теперь я знаю, что мы играем в опасную игру, — ответил Ла Моль.

— А я-то, — сказал тюремщик, — думаете, не рискую? Вдруг месье от волнения ошибется и ударит не в тот бок!..

— Э, дьявольщина! Я бы хотел быть на твоем месте, — возразил Коконнас, — чтобы иметь дело только с этой рукой и только с тем железом, которым я тебя коснусь.

— Смертный приговор! — тихо произнес Ла Моль. — Нет, это невозможно!

— Невозможно? Почему же? — простодушно спросил тюремщик.

— Тсс! — произнес Коконнас. — Мне показалось, что внизу отворили дверь.

— Верно, — заволновавшись, подтвердил тюремщик. — По камерам, господа, скорее!

— А когда, вы думаете, нам вынесут приговор? — спросил Ла Моль.

— Самое позднее — завтра. Но не беспокойтесь: тех, кого надо, предупредят.

— Тогда обнимем друг друга и простимся с этими стенами.

Друзья горячо обнялись и вернулись в свои камеры: Ла Моль — вздыхая, Коконнас — что-то напевая.

До семи вечера ничего нового не произошло. На Венсенскую башню надвинулась темная, дождливая ночь — самая подходящая для бегства. Коконнасу принесли ужин, и он поужинал с аппетитом,

предвкушая удовольствие вымокнуть на дожде, хлеставшем по стенам замка. Он уже готовился заснуть под глухой, однообразный шум ветра, к которому не раз прислушивался с неведомым до тюрьмы тоскливым чувством, но теперь ему показалось, что ветер как-то необычно стал поддувать под двери, да и печь тоже гудела с большей яростью, чем обычно: так бывало каждый раз, когда открывали верхние камеры, а в особенности — камеру напротив. По этому признаку Коконнас всегда знал, что тюремщик выходит от Ла Моля и сейчас зайдет к нему.

На этот раз, однако, Аннибал тщетно вытягивал шею и напрягал слух. Время шло, никто к нему не приходил.

«Странно, — рассуждал Коконнас, — у Ла Моля отворили дверь, а у меня нет. Быть может, его вызвали на допрос? Или он заболел? Что бы это значило?»

Для узника все может стать поводом к радости, к надежде, но также и к подозрению, к тревоге.

Прошло полчаса, час, полтора. Коконнас с досады начал засыпать, как вдруг услыхал лязг ключа в замочной скважине и вскочил с постели.

«Эге! Неужели пришел час освобождения и нас отведут в часовню без приговора? — подумал он. — Дьявольщина! Какое наслаждение бежать в такую ночь, когда ни зги не видно: лишь бы лошади хорошо видели».

Он было собрался расспросить обо всем тюремщика, но увидел, что тот приложил палец к губам и весьма красноречиво скосил глаза. Действительно, за его спиной слышался шорох и виднелись тени. Наконец он разглядел в темноте две каски благодаря тому, что свет дымной свечи заиграл на них золотистым бликом.

— Ого! К чему бы эта свита? — шепотом спросил он. — Куда мы идем?

Тюремщик ответил только вздохом, очень похожим на стон.

— Дьявольщина! Что за несносная жизнь! Все время какие-то крайности, никакой определенности, то барахтаешься в воде на глубине ста футов, то летаешь над облаками! Слушайте, куда мы идем?

— Месье, следуйте за алебардщиками, — сказал картавый голос, доказавший Коконнасу, что замеченных им солдат сопровождал судебный пристав.

— А граф де Ла Моль? — спросил Коконнас. — Где он? Что с ним?

— Следуйте за алебардщиками, — повторил тот же картавый голос.

Надо было повиноваться. Коконнас вышел из своей камеры и увидел человека в черном, обладателя неприятного голоса. Это был пристав, маленький горбун. Вероятно, он пошел по судейской части, чтобы под длинным черным одеянием скрыть другой свой недостаток: одна нога у него была короче другой.

Пьемонтец стал медленно спускаться по винтовой лестнице. Во втором этаже конвой остановился.

— Спуститься-то спустились, но не настолько, насколько нужно, — прошептал Коконнас.