Королева Марго

Дюма Александр

— Вы задолжали мне еще шесть экю, — спокойно заметил Ла Моль.

— Ах, как вы искушаете меня! — сказал Коконнас. — И если этой ночью я останусь недоволен герцогом Гизом…

— Тогда что?

— Тогда я попрошу вас завтра представить меня королю Наваррскому; и будьте покойны, уж если я стану гугенотом, то буду им больше, чем Лютер, Кальвин, Меланхтон и все реформаторы на свете.

— Тсс! Вы поссоритесь с нашим хозяином, — сказал Ла Моль.

— Да, правда, — согласился Коконнас, взглянув на кухню. — Нет,

он нас не слышит, он сейчас очень занят.

— А что он делает? — спросил Ла Моль, не видя хозяина со своего места.

— Он разговаривает с… Черт меня подери! Это он!

— Кто — он?

— Та самая ночная птица, с которой он разговаривал, когда мы подъехали к гостинице, — человек в желтом колете и в темно-коричневом плаще. Дьявольщина! Да еще как увлекся! Эй! Мэтр Ла Юрьер! Не политический ли заговор у вас?

Но на этот раз мэтр Ла Юрьер ответил таким властным и энергичным жестом, что Коконнас, несмотря на свое пристрастие к картам, встал с места и пошел к нему.

— Что с вами? — спросил Ла Моль.

— Вам нужно вина, граф? — спросил Ла Юрьер, быстро хватая Коконнаса за руку. — Сейчас подадут. Грегуар! Вина господам дворянам!

Потом в самое ухо прошептал:

— Молчите! Молчите, или смерть вам! И спровадьте куда-нибудь вашего товарища.

Ла Юрьер был так бледен, а желтый человек так мрачен, что Коконнас почувствовал дрожь в теле и, обернувшись к Ла Молю, сказал ему:

— Дорогой господин Ла Моль, прошу извинить меня: я за один присест проиграл пятьдесят экю; мне сегодня не везет, и я боюсь зарваться.

— Отлично, месье, отлично, как вам угодно. Кроме того, я с удовольствием прилягу хоть на минуту. Мэтр Ла Юрьер!

— Что угодно, ваше сиятельство?

— Разбудите меня, если за мной придут от короля Наваррского. Я лягу не раздеваясь, чтобы в любую минуту быть готовым.

— Я сделаю то же, — сказал Коконнас, — а чтобы его светлости не ждать меня ни минуты, я теперь же сделаю себе значок. Мэтр Ла Юрьер, дайте мне ножницы и белой бумаги.

— Грегуар! — крикнул Ла Юрьер. — Белой почтовой бумаги и ножницы, чтобы сделать конверт!

— Положительно, — сказал пьемонтец, — здесь готовится что-то чрезвычайное.

— Доброй ночи, господин Коконнас! — сказал Ла Моль. — А вы, хозяин, будьте любезны показать мне мою комнату. Желаю вам успеха, мой новый друг!

И Ла Моль в сопровождении хозяина ушел по винтовой лестнице наверх. Тогда таинственный человек схватил Коконнаса за локоть, подтащил к себе и торопливо заговорил:

— Месье, сто раз вы чуть не выдали тайну, от которой зависит судьба королевства. Еще одно слово, и я пристрелил бы вас из аркебузы. К счастью, теперь мы одни, так слушайте.

— Но кто вы такой, что говорите со мной в таком тоне? — спросил Коконнас.

— Вам приходилось слышать о некоем Морвеле?

— Убийце адмирала?

— И

капитана де Муи.

— Да, конечно.

— Так это я.

— Та-та-та! — произнес Коконнас.

— Слушайте же.

— Дьявольщина! Надо думать, что я вас слушаю.

— Тсс! — прошипел Морвель, поднося палец к губам.

Коконнас прислушался: было слышно, как хозяин захлопнул дверь в какой-то комнате, запер дверь в коридоре на засов и стремительно сбежал с лестницы.

Вернувшись к двум собеседникам, он подал стул Коконнасу и стул Морвелю, взял третий себе и сказал:

— Господин Морвель, все заперто, можете говорить.

На колокольне Сен-Жермен-Л’Осеруа пробило одиннадцать часов вечера. Морвель один за другим считал удары, раздававшиеся в ночи гулко и уныло, и, когда последний удар замер в воздухе, сказал, обращаясь к Коконнасу, совершенно обескураженному теми предосторожностями, которые предпринимали эти два человека:

— Месье, вы добрый католик?

— Ну конечно, — ответил Коконнас.

— Вы преданы королю?

— Душой и телом. Я даже считаю оскорблением, что вы мне предлагаете такой вопрос.

— Не будем из-за этого ссориться. Вы пойдете с нами?

— Куда?

— Это все равно. Предоставьте себя в наше распоряжение. От этого зависят и ваше благосостояние, и ваша жизнь.

— Предупреждаю вас, что в полночь у меня есть дело в Лувре.

— Туда мы и идем.

— Меня ждет герцог Гиз.

— Нас тоже.

— У меня особый пароль для входа, — продолжал Коконнас, считая обидным для себя делить честь приема у герцога с каким-то Морвелем и мэтром Ла Юрьером.

— У нас тоже.

— Но у меня особый опознавательный знак.

Морвель улыбнулся, вытащил из-за пазухи пригоршню крестов из белой материи, дал один Ла Юрьеру, один Коконнасу и один взял себе. Ла Юрьер прикрепил свой к шлему, а Морвель к шляпе.

— Вот как! — удивился Коконнас. — Значит, и свидание, и пароль, и знак — одинаковые для всех?

— Да, месье, лучше сказать — для всех верных католиков.

— Стало быть, в Лувре — торжество, королевский банкет, да? — воскликнул Коконнас. — И на него не хотят пускать этих собак-гугенотов? Хорошо! Здорово! Замечательно! Довольно с них, покрасовались!

— Да, в Лувре торжество, королевский банкет, — ответил Морвель, — в нем будут участвовать и гугеноты. Больше того — они-то и будут героями дня, они же и заплатят за банкет; так что если вы хотите быть на нашей стороне, мы начнем с того, что пойдем приглашать их главного бойца, или, как они говорят, их Гедеона.

— Адмирала? — воскликнул Коконнас.

— Да, старика Гаспара, в которого я промахнулся, как дурень, хотя стрелял из аркебузы самого короля.

— Вот почему, дорогой граф, я начищал свой шлем, вострил шпагу и точил ножи, — прошипел мэтр Ла Юрьер.