Королева Марго
Шрифт:
Но эта минута оказалась короткой передышкой: только он собрался подойти к лежавшему, догадываясь, что это Ла Юрьер, как дверь, которую он тщетно пытался вышибить булыжником, вдруг отворилась, и старый Меркандон с двумя племянниками и сыном набросились на переводившего дух Коконнаса.
— Вот он! Вот он! — кричали они в один голос.
Коконнас стоял посреди улицы и подвергался опасности быть окруженным четырьмя противниками, атаковавшими его одновременно, поэтому он, подражая сернам, на которых, бывало, охотился в горах, сделал большой скачок назад и стал спиной к фасаду дома Гиза. Обезопасив себя от всяких неожиданностей,
— О-ля-ля! Папаша Меркандон! Вы что ж, меня не узнаете?
— Ах, негодяй! — воскликнул старый гугенот. — Наоборот, я сразу тебя узнал! Ты покушался на меня — на друга и компаньона твоего отца?!
— И его заимодавца, да?
— Да, и его заимодавца, как ты говоришь.
— Я и пришел уладить наши счеты.
— Хватай! Вяжи его! — крикнул старик сопровождавшим его сыну и племянникам.
Молодые люди бросились к тому месту, где стоял Коконнас.
— Одну минуту, одну минуту! — сказал, смеясь, пьемонтец. — Чтобы арестовать человека, надо иметь приказ о взятии под стражу, а вы забыли попросить его у верховного судьи.
С этими словами он скрестил свою шпагу со шпагой ближайшего к нему молодого человека и тотчас, сделав обманное движение, обрубил ему кисть руки, державшую оружие. Несчастный взвыл от боли.
— Один! — крикнул Коконнас.
В то же мгновение окно, под которым стоял пьемонтец, со скрипом отворилось, Коконнас отскочил, боясь атаки и с этой стороны, но вместо нового врага в окошке показалась женщина, а вместо какого-нибудь опасного предмета к его ногам упал букет цветов.
— Женщина?! Вот как! — сказал Коконнас.
Он отсалютовал даме шпагой и нагнулся поднять букет.
— Берегитесь, берегитесь, храбрый католик! — крикнула дама.
Коконнас выпрямился, но недостаточно быстро, и кинжал второго племянника, прорезав плащ пьемонтца, нанес ему рану в другое плечо.
Дама пронзительно вскрикнула. Коконнас, одним жестом поблагодарив и успокоив ее, набросился на второго племянника, который ушел от удара, но при второй атаке поскользнулся в луже крови. Коконнас кинулся на него с быстротой рыси и пронзил ему грудь шпагой.
— Браво! Браво, храбрый рыцарь! — воскликнула дама. — Браво! Я сейчас вышлю вам подмогу.
— Не стоит беспокоиться, мадам! — ответил Коконнас. — Если вам интересно, то лучше досмотрите до конца, и вы увидите, как расправляется с гугенотами граф Аннибал де Коконнас.
В это время сын старика Меркандона почти в упор выстрелил в Коконнаса из пистолета. Коконнас упал на одно колено; дама вскрикнула, но пьемонтец встал невредим: он упал нарочно, чтоб избежать пули, которая и просверлила стену в двух футах от красавицы.
Почти одновременно из окна в доме Меркандона раздался яростный крик, и старая женщина, узнав по белому кресту и белой перевязи, что Коконнас католик, швырнула в него цветочным горшком и попала в ногу выше колена.
— Прекрасно! — сказал пьемонтец. — Одна бросает мне цветы, другая — горшок к ним. Если так будет продолжаться, то из-за меня разнесут и самый дом.
— Спасибо, матушка, спасибо! — крикнул юноша.
— Валяй, жена, валяй! — крикнул старик Меркандон. — Только не задень нас!
— Подождите, подождите, господин Коконнас, — крикнула ему дама из особняка Гизов, — я прикажу стрелять из окон.
— Вот как! Да это целый женский ад, где одни женщины за меня,
Действительно, вся обстановка сильно изменилась, и дело явно шло к развязке. Хотя Коконнас был ранен, но находился во всем расцвете своих двадцати лет, привык к боям, и три или четыре полученные им царапины не столько ослабили его, сколько обозлили. Против него остались только Меркандон и его сын — старик на седьмом десятке лет и юноша лет семнадцати, бледный и хрупкий блондин; он бросил свой разряженный, бесполезный пистолет и в трепете размахивал своей шпажонкой, наполовину короче шпаги Коконнаса; отец, вооруженный лишь кинжалом и незаряженной аркебузой, звал на помощь. В окне напротив старая женщина, мать юноши, держала в руках кусок мрамора и собиралась его сбросить. Пьемонтец, возбужденный угрожающими действиями с одной стороны и поощрениями — с другой, гордый своей двойной победой, опьяненный запахом пороха и крови, озаренный отсветами горящих зданий, вооруженный сознанием того, что бьется на глазах у женщины, казалось, занимавшей по красоте такую же высокую ступень, какую занимала в обществе, — этот Коконнас, подобно последнему из всех Горациев, ощутил в себе двойную силу и, заметив нерешительность юного противника, подскочил к нему, скрестил свою страшную окровавленную шпагу с его шпажонкой и в два приема выбил ее из рук. Тогда Меркандон постарался оттеснить пьемонтца с таким расчетом, чтобы предметы, брошенные из окна, могли попасть в него вернее. Но Коконнас неожиданным маневром обезопасил себя от двойной угрозы — от Меркандона, пытавшегося ткнуть его кинжалом, и от старухи матери, уже готовой бросить камень и раздробить врагу череп: он схватил юного противника в охапку и, зажав в своих геркулесовых объятиях, начал подставлять его как щит под все удары.
— Помогите, помогите! — кричал юноша. — Он мне раздавит грудь! Помогите, помогите!
Голос его переходил в глухое, сдавленное хрипенье.
Тогда Меркандон прекратил свои угрозы и начал умолять:
— Пощадите! Пощадите, месье, он у меня единственный ребенок!
— Мой сын! Мой сын! — кричала мать. — Надежда нашей старости! Не убивайте его! Не убивайте!
— A-а, вот как! — воскликнул Коконнас и расхохотался. — Не убивать? А что он хотел сделать со мной своим пистолетом и шпагой?
— Месье, — продолжал Меркандон, умоляюще сложив руки, — у меня есть денежное обязательство, подписанное вашим отцом, — я вам верну его; у меня есть десять тысяч экю золотом — я их отдам вам; у меня есть семейные драгоценности — они будут ваши, только не убивайте, не убивайте!
— А у меня есть любовь, — вполголоса сказала дама из дома Гизов, — я обещаю ее вам!
Пьемонтец на мгновение задумался, потом спросил юношу:
— Вы гугенот?
— Да, гугенот, — пролепетал юноша.
— Тогда — смерть, — ответил Коконнас, нахмурив брови и поднося к груди противника тонкий, узкий кинжальчик, так называемый «мизерикорд».
— Смерть?! — вскрикнул старик. — Мое дитя! Мое несчастное дитя!
Послышался вопль старухи матери, проникнутый такой глубокой скорбью, что пьемонтец на минуту приостановил исполнение своего жестокого приговора.
— О герцогиня! — взмолился Меркандон, обращаясь к даме, смотревшей из особняка Гизов. — Вступитесь за нашего ребенка, а мы вас будем поминать в наших вечерних и утренних молитвах!