Королева Марго
Шрифт:
— Генрих, говорите тише, когда вы говорите о королеве-матери, — заметила баронесса.
— О-о! — воскликнул Генрих с такой непринужденностью, с такой свободой, что обманул даже Шарлотту. — Было время, когда мне приходилось остерегаться этой доброй матери, когда мы не могли поладить; но теперь я муж ее дочери…
— Муж королевы Маргариты? — спросила Шарлотта, покраснев от ревности.
— Лучше вы говорите тише, — сказал Генрих. — Теперь, когда я муж ее дочери, мы с королевой-матерью — лучшие друзья. Чего хотели от меня?
— А королева Маргарита?
— Королева Маргарита? Что же, она-то и является для всех нас связующим звеном.
— Но вы мне говорили, Генрих, что королева Наваррская, в награду за мою преданность, проявленную к ней тогда, поступила по отношению ко мне великодушно. Если вы мне сказали правду, если королева Маргарита великодушна ко мне, за что я очень ей признательна, и великодушна на самом деле, тогда она — только условное звено, которое нетрудно разорвать. И вам не удержаться за него, потому что мнимой близостью с королевой вам никого не провести.
— Однако я держусь и езжу на этом коньке уже три месяца.
— Значит, вы обманули меня! — воскликнула баронесса. — Королева Маргарита ваша жена по-настоящему!
Генрих улыбнулся.
— Слушайте, Генрих, эти ваши улыбки выводят меня из себя до такой степени, что хотя вы и король, но иногда у меня является страстное желание выцарапать вам глаза.
— Значит, мне удается провести кое-кого этой мнимой близостью, если бывают такие случаи, когда вам хочется выцарапать мне глаза, хотя я и король, — следовательно, и вы верите, что эта близость существует.
— Генрих, Генрих! Мне думается, что сам Господь Бог не знает ваших мыслей! — воскликнула баронесса де Сов.
— Я мыслю так, моя крошка, — сказал Генрих, — сначала Екатерина приказала вам меня любить, потом в вас заговорило чувство; и теперь, когда оба эти голоса начинают говорить, то вы прислушиваетесь к голосу лишь своего сердца. Я вас тоже люблю от всей души, и вот поэтому, если бы у меня и были тайны, я не поверил бы их вам, из страха как-нибудь запутать вас… ведь дружба королевы-матери ненадежна — это дружба тещи.
Совсем не это требовалось Шарлотте: каждый раз, когда она пыталась проникнуть в бездны души возлюбленного, между ними опускалась какая-то завеса и тотчас становилась для Шарлотты непроницаемой стеной, отделявшей их друг от друга. Она почувствовала, что от его ответа у нее слезы набегают на глаза, и, услыхав звон колокола, пробившего десять часов, сказала Генриху:
— Сир, время спать, завтра мне надо очень рано приступить к моим обязанностям у королевы-матери.
— На сегодняшний вечер вы меня прогоняете, крошка моя? — спросил Генрих.
— Генрих, мне грустно. А в грусти я покажусь вам скучной, вы перестанете меня любить.
— Хорошо! Раз вы этого хотите, Шарлотта, я уйду, но — святая пятница! — окажите мне милость и разрешите присутствовать при вашем переодевании!
— А как же королева Маргарита, сир? Неужели вы заставите ее ждать, пока я переоденусь?
— Шарлотта, — серьезным тоном сказал Генрих, — у нас было условие никогда не говорить о королеве Наваррской, а сегодня мы говорили о ней чуть ли не весь вечер.
Баронесса вздохнула и села за туалетный столик, Генрих взял стул, придвинул его к своей возлюбленной, стал коленом на сиденье и облокотился на спинку.
— Ну вот, милая моя Шарлотта, — сказал Генрих, — теперь мне видно, как вы наводите красоту, притом для меня, что бы вы там ни говорили. Боже мой! Сколько всяких вещиц, сколько баночек с душистыми притираниями, сколько пакетиков с пудрой, сколько флаконов, сколько коробочек с помадой!
— Это только кажется, что много, — со вздохом ответила Шарлотта, — а на самом деле очень мало; оказывается, и этого все же недостаточно, чтобы царить одной в сердце вашего величества.
— Послушайте! Не будем возвращаться к политике, — сказал Генрих. — Что это за тоненькая кисточка? Не для того ли, чтобы подводить брови моей богине?
— Да, сир, — с улыбкой ответила Шарлотта, — вы угадали.
— А этот гребешок слоновой кости?
— Делать пробор.
— А эта прелестная серебряная коробочка с чеканной крышечкой?
— О, это Рене прислал мне свой замечательный опиат; он уже давно обещал изготовить средство для смягчения моих губ, хотя вы, ваше величество, благоволите находить их иногда достаточно мягкими и так.
Тогда Генрих, все больше развеселяясь, по мере того как разговор вступал в область женского кокетства, нагнулся и, как бы в подтверждение слов, сказанных очаровательной женщиной, поцеловал ее в губы, которые до этого она с большим вниманием разглядывала в зеркало.
Шарлотта протянула было руку к серебряной коробочке, служившей предметом разговора, желая, вероятно, показать Генриху, как нужно накладывать на губы эту красную помаду, как вдруг короткий стук в дверь заставил обоих влюбленных вздрогнуть.
— Мадам, кто-то стучится, — сказала Дариола, высовывая голову из-за портьеры.
— Узнай кто и приди сказать, — приказала баронесса.
Генрих и Шарлотта с тревогой переглянулись. Генрих уже собрался скрыться в молельню, где он не раз находил себе убежище, как появилась Дариола.
— Мадам, это парфюмер, мэтр Рене.
При этом имени Генрих нахмурился и невольно закусил губы.
— Если хотите, я откажусь его принять, — предложила Шарлотта.
— Нет-нет! — ответил Генрих. — Мэтр Рене никогда не делает ничего, не продумав заранее своих действий, и если он пришел к вам, значит, у него есть для этого основания.