Королева Ортруда
Шрифт:
С видом сердечного сокрушения ответил кардинал:
— Если бы идеи, развиваемые вашим величеством, к несчастию, восторжествовали, то это повело бы к полному упадку морали и религии.
Королева Ортруда сказала решительно:
— Нет, в моей свободе я вижу обещание расцвета морального и религиозного творчества. Насилие в вопросах морали немыслимо. Если вы принуждением заставите людей быть нравственными, — какая же будет цена этой нравственности?
— Вы ошибаетесь, государыня, — возразил кардинал, — мораль основана всегда на понятии долга, в понятии же
— Было время, — сказала королева Ортруда, — когда и я подчинялась указаниям церкви, и смирялась под суровою дисциплиною моего духовника. Но теперь я не хочу предуказанных путей, и властолюбие служителей церкви стало мне ненавистным.
Кардинал сказал, как поучающий:
— Но иначе невозможно спастись и войти в царство небесное.
С досадою ответила ему королева Ортруда:
— Я и не хочу спасаться в вашем смысле этого слова. Я не хочу воскресения, мне не надо рая. Хочу жить свободно и свободно умереть.
На лице кардинала изобразился ужас, точно он услышал страшное кощунство. Он сказал, крестясь благоговейно:
— О, ваше величество! Это — слишком смелые слова. Да сохранит нас Бог от того, чтобы эти речи услышал кто-нибудь из ваших подданных.
Королева Ортруда горячо говорила:
— Лучше я буду грешницею по своей воле, чем склоняться под вашею ферулою. Я слишком выросла для этого. Я не хочу, чтобы меня пасли. Между мною и моим Богом нет и не должно быть никакого посредника.
Кардинал сказал строго и внушительно:
— Вы проповедуете лютеранство, государыня!
Королева Ортруда засмеялась.
— О, нет, — живо сказала она. — Я очень далека от этих благочестивых ересей.
— И даже, государыня, — с выражением ужаса говорил кардинал, — говорят о вашем люциферианстве!
— Ни лютеранкою, ни люциферианкою, — сказала королева Ортруда, — я хочу быть только человеком. Свободным человеком.
Кардинал снисходительно улыбнулся и сказал:
— Но вы, государыня, не только человек. Вы — королева, и вы — женщина!
Королева Ортруда спросила с удивлением:
— А королева — не человек?
— Кто имеет верховную власть над людьми, — говорил кардинал, — тот более, чем человек. Он к ангелам приближен, и благие мысли внушает ему Бог. Человек прост и покорен; он боится строптивой мысли, и за всю свою преданность и малость он требует от своих вождей и повелителей только величия. Короли не должны никогда забывать, что они более, чем люди.
— И что им большее позволено? — спросила королева Ортруда.
— И область позволенного, и область запрещенного, — ответил кардинал, для них шире, чем для других людей, потому что вся сфера их деятельности шире.
— Если так, — сказала королева Ортруда, — то церкви ли судить меня! О том, хороша ли я, как королева, может судить только мой народ в его целости.
— Короли призваны подавать высокие примеры своим народам, — сказал кардинал. — Короли судят, народы повинуются. Не дай Бог, чтобы в нашей стране стало
Королева Ортруда повторила:
— Пусть меня судит мой народ. Не надо мне иного судии, и не хочу иного.
— Народ осудит, — строго сказал кардинал.
— Вы позаботитесь об этом? — презрительно спросила королева Ортруда.
Кардинал смиренно склонил голову, и сказал:
— Мой долг — говорить то, что повелевает закон святой церкви Христовой.
Королева Ортруда встала.
— Я очень жалею, — сказала она, — что наш разговор не указал ничего, на чем я могла бы согласиться с вами.
Кардинал с видом благочестивого сокрушения благословил королеву Ортруду, и ушел. Он и не ждал иных последствий от этой беседы: раскаяние королевы Ортруды было бы чудом, и о таком чуде кардиналу не хотелось молиться. Это чудо не было нужно для тех интересов, которые заботили кардинала.
Скоро слухи об этом разговоре стали распространяться в народе.
Глава шестьдесят третья
Разрыв принца Танкреда с Имогеною Мелладо оживил надежды графини Маргариты Камаи. Она стала вновь добиваться сближения с принцем Танкредом.
Но принц Танкред уже опять увлекся новою красавицею, молодою еврейкою с томными глазами и ленивым гортанным говором, женою инженера, добивавшегося какой-то концессии в Африке. С этою красавицею познакомила принца Танкреда опять всё та же маркиза Элеонора Аринас на одном из своих вечеров. Весь отдавшись новым чарам, принц Танкред был совершенно холоден к Маргарите. Ее бестактная навязчивость угнетала Танкреда.
После одной неприятной встречи с Маргаритою принц Танкред приехал днем к королеве Кларе. По легким, едва уловимым признакам королева Клара поняла, что принца Танкреда что-то волнует. Она спросила:
— У вас опять какая-нибудь неприятность, милый Танкред?
Принц Танкред грустно улыбнулся, вздохнул и ответил:
— Графиня Маргарита Камаи чрезмерно надоедает мне. Она очень навязчива, но не очень умна. Она не хочет понять, что всё на свете кончается.
Королева Клара просто и спокойно сказала:
— Пусть ее убьют. Она вредная и злая женщина и может сделать вам еще много затруднений.
Жестокая по природе, королева Клара без ужаса думала об убийствах. Она была уверена, что цель оправдывает средства.
Принц Танкред улыбнулся спокойно, поцеловал руку королевы Клары, и заговорил о другом. Участь Маргариты Камаи была в эту минуту решена. В тот же вечер начальник тайной службы при принце Танкреде получил должные указания.
На другой день королева Клара пришла исповедываться в капеллу своего дворца. Мил и радостен был теплый мрамор колонн, улыбалась венчанная золотом мраморная Мадонна, и с мудрою благосклонностью умирал на черном кресте желто-белый Христос. Cветлая тишина благостно наполняла капеллу, — и только двое были в ней, патер и королева. С сердечным воздыханием и со слезами, утопая коленями в мягкой упругости красной бархатной подушки, королева Клара говорила молодому, красивому иезуиту: