Королева сыска
Шрифт:
— Тебя еще не грабили? — поинтересовалась Юмашева.
— А у меня сигнализация. И Сенечка опять же…
Монструозного вида ротвейлер Сенечка, услышав, что о нем вспомнили, завозился на своей подстилке.
— К тому же меня знают, серьезные не полезут, — продолжала Лола. Если только залетные дурики, но их свои же моментом вычислят и все мне вернут. Или ты их поймаешь.
— Я-то поймаю, но ты мне скажи: это не слишком? Все-таки не в ночной клуб иду.
— Женщина должна… О, нашла. — Лола крутанула на пальце ожерелье черного жемчуга. — Женщина должна кричать о том, что она — женщина.
Чтобы они не забывали, ради чего
А все только для того, чтобы иметь роскошных баб. И пусть не строят из себя. Вот и пускай бросают тебе под ноги свои миллионы. Да и смотрится вовсе не вульгарно. Откровенно, вызывающе, но не вульгарно. А это главное… Надевай. Давай помогу. А то ты поди, уже лет десять украшения не носила.
— Мое украшение — ствол, — усмехнулась Гюрза. И тут же добавила:
— Крутость не в том, чтобы носить дорогие цацки и разъезжать на джипах. А в том, чтобы не носить и не разъезжать — при наличии такой возможности. Поэтому меня бандиты и уважают — за независимость… Учись, подруга.
А платье в самом деле — отпад.
Они с Аркадием оказались в толпе нарядных гостей. По залам Русского музея плавали возбуждающие аппетит ароматы. М-да, как-то непривычно, но придется примириться…
— Сколько же всего ожидается гостей? — спросила Гюрза у своего спутника.
— Приглашено сто восемьдесят. Не сомневаюсь, что столько же и припрется. Вон твой…
— Вижу.
Да, она увидела его. Он стоял на фоне «Последнего дня Помпеи». Стоял, держа в руке бокал, похоже, с красным вином. На нем был черный костюм, напоминающий френч и подчеркивающий стройность фигуры. Он беседовал с невысоким плотным… ба, да она его знает, артист, фамилию не помнит, зато помнит клип с его участием — в клипе рекламировалась «Алка-зельтцер», и этот артист очень убедительно изображал «мужика после вчерашнего». Судя по постоянным смешкам, переходящим в хохот, они, стоя под картиной Брюллова, беседовали на темы, весьма далекие от фундаментальных проблем бытия. Рядом с ними стояла женщина, которая, очевидно, и являлась упомянутой Аркадием законной супругой. Женщине можно было дать лет тридцать, плюс-минус пять (скорее, плюс). Почему-то Гюрза подумала, что это его первая жена. Первая, но поздняя, — мысленно добавила она. Во всяком случае, ей показалось, что он не из тех мужчин, которые пробивают себе дорогу рука об руку с женщиной. Нет, он казался представителем другой мужской породы, то есть был из тех, кто входит в чужую жизнь победителем, с лентой через плечо, из тех, кто считает возможным задумываться о женитьбе только тогда, когда утвердится в жизни, из тех, кто вводит жену в дом, который уже — «полная чаша».
— Пойдем представляться? — спросил Аркадий.
Где-то в соседних залах пробовали усилители — раздался режущий уши звук.
— Пойдем, — ответила Гюзель, заметив, что создателя близкого русской душе образа «после вчерашнего» увлекла в другой зал удалая, хохочущая компания.
Они подошли. Ее сердце дрогнуло — и вовсе не оттого, что перед ней была знаменитость. Со знаменитостями ее знакомили не впервые. Да и девичьи восторги («Ох, кто передо мной! Вот подружки обзавидуются!») остались далеко позади, уже в бинокль не увидишь. Хотя многие подружки позавидовали бы такому знакомству.
Известный, можно сказать, знаменитый модельер Волков стоял сейчас перед ней и улыбался.
Улыбались и они с Аркадием. Отчего же не улыбаться?
Аркадий и Волков поздоровались («Привет, рад видеть». — «Добрый вечер, ты по-прежнему в отличной форме»), пожали друг другу руки, и Аркадий куртуазно приложился к ручке супруги модельера.
«Как же его зовут? — почему-то вдруг обеспокоилась Гюрза. — Все Волков да Волков, а по имени, выходит, и не знаю. Или забыла? Ну как же не знаю, что за ступор? Надо вспомнить хотя бы титры на экране…» Она вспомнила его имя, а в следующее мгновение Аркадий сказал:
— Иван. Модельер Иван Волков. А жену его зовут Марина.
Волков отвесил легкий поклон и произнес что-то галантно-обязательное (кажется, «рад познакомиться»). Супруга модельера окинула новую знакомую пытливым взглядом и, похоже, осталась в недоумении. Недоумение естественным образом вылилось в вопрос:
— Вы действительно из милиции? Вы совсем не похожи на милиционера. Или Аркадий нас разыгрывает?
— Нет, не разыгрывает, — ответила Гюрза. — А не похожа — потому что не в форме милицейской. Я совершенно другая.
Марина была женщина ухоженная. Причем во всех отношениях. То есть ухоженная не только косметическими стараниями и неслабыми затратами, но и жизнью без встрясок. Не угадывалось то, что тоже оставляет на лице следы: стрессы, бессонные ночи и терзания, водка и разговоры до утра, пепельницы, полные окурков, слезы… За ухоженным фасадом угадывалась ухоженность души. Чувствовалось, что и времяпрепровождение избирательное: театры и, уж конечно, все театральные премьеры, презентации, рауты-парады и, разумеется, загранпоездки. Очевидно, загранпаспорт весь в визах, новую ставить негде, пропаханы вся Европа и Азия с Америками. Разумеется, Марина, чтоб не расстраиваться, не смотрит и не слушает местные новости и пешком не ходит.
— Это что… — поддержал разговор Аркадий. — Во мне наутро после таких собирух никто не признает телезвезду. Наоборот. Вхожу в магазин — кассирши прячут выручку, охранники просыпаются и тянутся к дубинкам, а старушки пододвигают к себе поближе авоськи с картошкой.
— И меня мало кто принимает за модельера, — улыбнулся Волков. — Потому что не хожу в экстравагантных нарядах, не маленького роста, не делаю идиотских причесок и не «голубой».
— Значит, мы все не те, кем кажемся, — подытожила Юмашева.
— А вы, наверное, здесь по делу? — Марина внимательно посмотрела на Гюрзу. — Выслеживание авантюриста из высших сфер? Как это романтично…
— Увы, — пожала плечами Гюрза. — Стрелять, дырявя картины, и бегать по музею с криком «Держи его, лови!» я сегодня не буду. Хочется отдохнуть в кои-то веки. И потом, как вы, наверное, уже заметили, пистолета у меня при себе нет.
Гюзель усмехнулась и, как бы в доказательство своих слов, провела ладонями по платью, плотно облегавшему ее стан.
— А женщин в милиции заставляют носить форму? — полюбопытствовала Марина.
Юмашева, конечно, понимала, что ее профессия — в сочетании с обликом должна вызывать живейший интерес, но, черт возьми, и в любопытстве меру надо знать. Аркадий, подлец, мог бы и удержаться, не называть ее профессию. Возникло озорное желание съязвить, чтобы отбить у Марины желание дальше расспрашивать о милицейской жизни. Но — не пришлось…
— Прошу занимать свои места! Пожалуйте к столу! — объявил молодой человек во фраке и в белых перчатках; он сопровождал свои слова жестами уличного регулировщика.