Королева в раковине
Шрифт:
Учителя сердятся, слушая ее возражения, но она от них не отступает. Говорит себе, что она понимает главные принципы теории Маркса, и надеется, что и другие поймут, что его теория касается ограниченного мира. Марксизм отменяет все мировоззрения, говорят они ей. Отныне существует один единственный подход — марксистский, теория Маркса вечна, ибо в ней нельзя найти ни одной ошибки. Еще не родился гений, подобный Марксу.
— Ты не знаешь и не понимаешь, — повторяют они, как заклинание.
— Может быть, вы и правы, но какова антитеза Марксу? Что говорят его оппоненты?
— Маркс — философ такой огромной величины, что всякое иное
Ее сомнения в отношении Маркса мгновенно вызывают у них сопротивление.
— Почему не изучают Гёте? Он был тоже великим мыслителем.
— Эра Гёте прошла. Не подходит новому миру! — нервно отвечают ей, злясь, что она не понимает то, что само собой понятно.
— Этот марксизм меня уже забодал, — обронила она и снова получила по голове:
— Ты поверхностна!
Она же про себя отвечала: «Эти первопроходцы сами себя ограничивают! Однозначно мыслящая идеология — антитеза диалектике и противоречит любой форме мышления».
Шаик, подобно ведущим воспитателям Всеизраильского кибуцного движения, пользуется современными методами обучения в анализе процессов — духовных, государственных, общественных, экономических, происходивших до появления марксизма.
Как пример, берется связь Жан-Жака Руссо с Французской революцией, приведшей к падению королевской власти сто двадцать лет назад.
— В основе Французской революции заложено мировоззрение Руссо. — Шаик помахивает книгой Руссо «Общественный договор» — Новая эра сошла в мир лишь с Французской революцией, — повышает голос Шаик, объясняя, что, по Руссо, народ является гегемоном, и если власть покушается на его главенство, право народа эту власть свергнуть.
— В чем смысл свободы, по Руссо? — Шаик явно возбужден.
Но класс погружен в дремоту, лишь глаза Наоми широко раскрыты. Шаик направляет многозначительный взгляд на нее, объясняя, что индивид соединяет свою личную волю с волей коллектива, и связывает марксизм с идеей передачи личного «я», личной свободы — коллективу, ибо воля их совпадает. Она же говорит себе, что нельзя ей жить в своем ограниченном «я», а служить высшей цели, особенно, когда в Европе преследуют евреев, и страна Израиля принимает беженцев. Коллектив строит эту страну, изгоняет пустыню, стремится создать новое общество, основанное на проверенных тысячелетиями ценностях. Шаик сползает с теории Руссо об уничтожении национального начала к освобождению пролетариата от ярма капитализма и прославлению гениальности Маркса. Для Наоми же приход Мессии в марксистском одеянии лишен всякого пророчества. Для нее марксистская теория является плодом духовного мира иудаизма. Это ее внутреннее неоспоримое убеждение, Высказанное вслух, оно толкуется вкривь и вкось. Поэтому она лишь читает запоем книги, но почти не открывает рта, чтобы никого не сердить. Книги спасают ее, но когда душевная тяжесть становится невыносимой, она убегает с территории кибуца в какое-нибудь укромное место.
Эта двойная жизнь в марксистской среде рождает в ней ненависть к самой себе и чувство неполноценности. Она высмеивает себя и ругает за то, что не может быть заодно со всеми, и вместе с ними плыть по течению. О ней говорят, что она самая умная в классе, но ум ее входит в противоречие с мировоззрением преподавателей. Особенно трудно ей выдерживать нападки Шаика, когда он впадает в ярость. Он, конечно, человек культурный, но любое поползновение против Маркса выводит его из себя.
Отношение
— Только из-за добавок и приправ?! Я не верю в то, что из-за перченого или соленого массы выйдут на борьбу, из домов на улицы, — черные ее глаза расширяются, — не может быть, что крестоносцы шли в долгие и тяжелые крестовые походы из-за приправ! Должна была быть какая-то огромная духовная сила, которая подняла и повела их, а не только экономические причины.
— Что за глупости ты говоришь? Мыслишь ты слишком мелко. Что значит, была какая-то сила! Ты вероотступница! Марксизм объясняет всё. В чем гениальность Маркса? Всему он нашел верное объяснение.
Она стоит на своем. Главным был духовный мотив, подвигнувший крестоносцев на походы в страну Израиля, а вовсе не материальный. Она просто не в силах преодолеть свое непризнание марксизма. Она спорит с самой собой, выступает против себя, оправдывает себя, и, в конце концов, приходит к выводу: Маркс ошибается. Не может быть, чтобы пищевые приправы были причиной крестовых походов, и, так же, не Иисус Христос.
— Нацисты забрали всё у моей семьи. Целое колено моей обширной семьи, экономически мощной, было разрушено в считанные месяцы. Я не приехала в страну Израиля из-за катастрофы! Я не выбрала страну Израиля из-за антисемитизма в Германии. Если бы сказали мне, что берут меня в Америку, я бы туда не поехала. Я предпочла бы умереть в Германии! В тот день, когда я открыла для себя, что у меня есть страна и есть язык, я воистину обрадовалась и решила приехать сюда.
В памяти мешаются какие-то обрывки из книги Теодора Герцля «Еврейское государство», и решительные слова отрицания слетают с ее языка:
— Даже ассимилированный Герцль понял, что невозможно привезти евреев в страну Израиля, только чтобы они обрели убежище для спасения жизни. В Израиле должно возникнуть Еврейское государство, а не место их спасения.
По мнению же Шаика, она должна получить образование. Даже подумать нельзя о том, чтобы ее связь с еврейством диаспоры смешалась с таким святым делом, как марксизм. Он обучает марксизму через отрицание мировоззрения Дюринга. Она молчит, пока слова сами собой не вырываются из ее рта, уязвляя Шаика до глубины души.
— Черт подери, как можно быть членом движения Ашомер Ацаир без понимания марксизма, воспринимать его так поверхностно и мелко?!
Пот выступает у него на висках. Шик, большой специалист по марксизму в кибуце, вдохновенно читает из немецкого оригинала фрагменты диспута Энгельса и Дюринга из книги Энгельса «Анти-Дюринг», и она осмеливается ворваться в его объяснения.
— Но он этого не пишет. Он писал нечто абсолютно иное.
— Ты не понимаешь. Ты сочиняешь глупости. Ты все искажаешь!
Класс все больше занимает против нее враждебную позицию. Даже Куба с ней не находит общего языка. Он читает классу сочиненный им рассказ для детей. Глаза ее широко раскрываются от волнения, губы сжаты. Куба пожаловался Шаику, своему закадычному другу еще с Варшавы.
— Что с этой девушкой? Она строит мне глазки, как влюбленная девица. Я просто не могу выдержать ее взгляды.
Шаик вышел из себя.
— Прекрати ласкать его взглядом, словно у тебя к нему большая любовь. Это его смущает. У него — жена.