Королева Виктория

Александр Филипп

Гизо обсудил с лордом Абердином ситуацию на Таити, в Греции, в России и на Востоке в целом. Министры с большим уважением относились друг к другу. Гизо был протестантом. Абердин, блестящий интеллектуал, в свое время преподавал в Парижском университете, где специально для него, а ему тогда было всего двадцать пять лет, была создана кафедра современной истории. Свою младшую дочь он назвал Франс. Они во всем или почти во всем сходились во мнениях. «Есть два вопроса, по которым наша страна не собирается менять свою позицию, и здесь у меня связаны руки, как бы я к этому ни относился: это касается работорговли и пропаганды протестантизма», — признавался Гизо. Эти переговоры он продолжил с Викторией: «Вчера она приняла меня. Первым ко мне вышел принц Альберт. Королева одевалась на прогулку. Беседа и с тем и с другой была в высшей степени благопристойной и ничего не значащей, королева очень милостиво разговаривала со мной,

я бы даже сказал — ласково. Она много говорила о королевской семье, которая конечно же ей очень понравилась и с которой ей было очень интересно. Я сказал ей, что только что получил письмо от Дюшателя, выражавшего сожаление, что она не приедет в Париж, где ей был бы обеспечен великолепный, блестящий прием. Услышав это, она покраснела от удовольствия. Мне это понравилось. Единственными словами, имевшими какое-то значение, были: “Надеюсь, что моя поездка сослужит добрую службу”».

Прошло пять дней, погода по-прежнему стояла превосходная. Но перед замком уже чеканили шаг полки на прощальном параде в честь высоких гостей. Альберт раздал слугам тысячу фунтов стерлингов в качестве чаевых. На большой лодке короля, обеих королев и всех принцесс доставили на королевскую яхту. Принцы следовали за ними на ялике. Обе эскадры были празднично расцвечены флагами. Под залпы пушек оба семейства расцеловались и пообещали друг другу вот так же встречаться каждый год. Принц де Жуанвиль на своем «Плутоне» проводил «Викторию и Альберта» до Брайтона.

Виктория встретилась со своими детьми в Китайском павильоне. Она провела там с ними четыре дня. А 12 сентября отбыла в Остенде. Несмотря на волнение на море, королева прекрасно себя чувствовала: «Она от души смеялась, когда у принца Альберта, затем у лорда Ливерпуля и наконец у лорда Абердина началась жестокая морская болезнь, и они, почувствовав очередной приступ тошноты, поспешно убегали к себе». В конце лета 1843 года расцветшая Виктория словно подхватила вирус странствий.

Поездка по Бельгии продлилась шесть дней, в течение которых счастливая и довольная королева посетила Брюгге, Гент, Брюссель и Антверпен, переезжая из города в город в коляске бок о бок с Леопольдом. Ее вышедшие из моды туалеты послужили поводом для пересудов. «Во время своего пребывания в Генте она выглядела просто ужасающе, ее шляпки скорее подошли бы семидесятилетней старухе, а из-под платья из кисеи у нее выглядывала нижняя юбка розового цвета», — сокрушалась, сгорая от стыда, леди Каннинг. Но бельгийцам Виктория понравилась. В течение нескольких дней она вносила разнообразие в жизнь двора короля Леопольда, обычно такую же тоскливую, как в каком-нибудь монастыре. В Брюсселе в толпе, собравшейся на улице Руаяль, оказалась Шарлотта Бронте, преподававшая в это время в пансионе Гегера. Острый взгляд создательницы «Джен Эйр» остановился на Виктории и проводил ее, когда она проезжала мимо в коляске, запряженной шестеркой лошадей, в окружении эскорта солдат: «Она смеялась и оживленно разговаривала. Маленькая, крепенькая, живая, очень скромно одетая, она не производила впечатление человека, относящегося к себе излишне серьезно».

21 сентября в Вулидже яхта Виктории причалила к берегу. Но у королевы не было намерения предаваться отдыху. Осень прошла в разъездах по собственной стране. В октябре она все с тем же энтузиазмом знакомилась с Кембриджем. В Тринити-колледже студенты бросали на землю свои тоги, «чтобы, по примеру сэра Уолтера Рейли, вымостить для нас дорогу». На следующий день Альберт был удостоен звания доктора гражданского права. Вместе они посетили местный музей, и Виктория внимательно слушала мужа, который с ученым видом прочел ей лекцию по палеонтологии.

В ноябре она опробовала свой новый вагон, обитый нежно-голубым атласом, в котором отправилась с визитом к Пилю в его имение в Дрейтоне. Из десяти ее премьер-министров лишь Мельбурн, Дизраэли, Солсбери и Пиль удостоятся чести принимать у себя в гостях свою государыню. Замок Пиля больше понравился Виктории изнутри — она оценила его удобства в виде ванных комнат и ватерклозетов, — чем с фасада, который она назвала преисполненным «мрачной элегантности». Разногласия королевы с тори, омрачившие начало ее царствования, исчезли. Теперь она могла рассчитывать на их лояльность. Главное же, она была благодарна Пилю за то, что тот разглядел столько достоинств у ее любимого супруга. «Для нее существует лишь ее муж. Консерваторы быстро подчинили его своему влиянию, а через него стали оказывать влияние и на нее», — уверял Гревилл.

Но это отнюдь не помешало ей вновь увидеться в декабре с ее любимым Мельбурном в Четсворте у ярых сторонников вигов Девонширов. Герцог лично встретил их на вокзале и усадил в свою карету, запряженную шестеркой лошадей, на которой они отправились через поля в его имение, за первой каретой следовала еще одна, запряженная

четверкой лошадей. Восемь всадников эскортировали монарших гостей до великолепного белого замка с монументальной лестницей, окруженного потрясающим парком. Герцог фанатично собирал тропические растения. Он без малейших колебаний мог снаряжать экспедицию за экспедицией за каким-нибудь редким экземпляром южноамериканской кувшинки или гигантской лилии. Его старший садовник Джозеф Пакстон построил уникальную оранжерею: «Это сооружение — одно из самых фантастических и необычных, оно целиком из стекла и имеет восемьдесят четыре метра в длину и сорок семь в ширину». По центральной аллее оранжереи можно было проехать в карете, запряженной лошадью, а внутренняя галерея позволяла любоваться на редкие растения сверху. Каждый год со всей Англии сюда съезжалось более шестидесяти тысяч посетителей, чтобы увидеть эти диковинки природы. Оранжерея произвела на Альберта такое же сильное впечатление, как и на других гостей: Веллингтона, супругов Бедфордов, Бакли и Норманди.

Между ужином и танцами герцог Девоншир рассказал гостям историю жизни своего садовника Пакстона. Это была одна из тех историй, что обожал принц. Будучи седьмым ребенком в семье небогатого фермера, Пакстон еще подростком начал работать садовником. В двадцать лет он уже был членом «Общества садоводов Чизика», где его впервые и увидел герцог. Потрясенный глубокими познаниями молодого человека в области садоводства, герцог предложил ему место у себя в Четсворте. В первый же день Пакстон явился на работу в четыре часа утра. Он обошел весь парк до прихода остальных садовников, которых тут же приставил к делу. А сам пошел завтракать с экономкой имения и ее племянницей, в которую влюбился с первого же взгляда. Через год они поженились. Пакстон вложил деньги, полученные в качестве приданого за супругой, в железные дороги и сколотил на этом хорошее состояние. Кроме того, он получает приглашения со всей Англии и даже из Шотландии в качестве специалиста по планировке парков. Для Виктории он придумал феерическое вечернее представление с иллюминацией садов и каскадов. Установленные повсюду свечи испускали свет, переливающийся всеми цветами радуги. Пораженный этим чудом Веллингтон специально поднялся на следующее утро ни свет ни заря, чтобы посмотреть, из какого вещества были сделаны эти свечи, но Пакстон и его помощники работали всю ночь, они убрали все фонарики и даже заменили обгоревшую траву. Герцог заявил, что был бы счастлив иметь под своим началом такого генерала, как Пакстон.

Королевская чета погостила три дня в Четсворте и отправилась в Бельвуар к герцогу Ратленду, который устроил для принца охоту на лису. Альберт оказался там в числе тех немногих охотников, кто до последнего преследовал зверя, не отставая от своры собак. «Поскольку англичане очень ценят мужскую силу и ловкость в состязаниях на свежем воздухе, это должно будет значительно возвысить его в глазах окружающих», — писал с иронией Гревилл.

Виктория была рада этому. «Можно с трудом выносить нелепость местных обычаев, но мужество и выносливость Альберта произвели здесь настоящую сенсацию, об этом везде все только и говорили. Сделай он какое-нибудь великое открытие, люди не оценили бы это столь же высоко, как его поведение на охоте! Это скорее отвратительно, но имеет и положительную сторону — раз и навсегда положен конец сплетням, будто Альберт плохой наездник», — с гордостью писала она дядюшке Леопольду.

Даже речи больше не было ни об упреках, ни о ссорах, ни о семейных сценах. Отныне она жила одной жизнью «с самым лучшим из мужей, ныне существующих или когда-либо существовавших на этом свете. И я сомневаюсь, что есть другая такая женщина, которая любит и уважает своего мужа так же, как я люблю и уважаю моего дорогого Ангела!» Любил ли и он ее так же сильно? Она стала его судьбой. Владея ее сердцем, чопорный немецкий принц менее чем за три года де-факто занял в ее королевстве место принца-консорта, в котором де-юре парламент все еще отказывал ему!

Глава 8

1844 год начался с траура. В январе в возрасте пятидесяти девяти лет скончался отец Альберта, и его смерть повергла молодых супругов в состояние крайней подавленности. Распутная жизнь герцога Эрнеста стала причиной его разрыва с первой женой, из-за чего принц рос практически сиротой. Герцог выпросил у Виктории солидную пенсию. Он прислал им оскорбительное письмо, в котором ругал за то, что они не назвали своего первого сына его именем. И все же они горько оплакивали его смерть. «Мы сидели втроем — я, бедная матушка и Виктория — и плакали, а вокруг нас стояло множество людей, холодных и бесчувственных, как камни», — жаловался Альберт Штокмару. У Кобургов было принято устраивать мелодраматические сцены по случаю кончины родственников, и Виктория с легкостью подчинилась этому обычаю.