Королева

Фёдоров Александр Митрофанович

— Да что ты всё: «Даша не говорила, да Даша не сказала». Вот ноты твои.

Он взял со стула ноты и передал их сестре.

Она ничего не ответила, но по её лицу нетрудно было прочесть, что она думает: «Зачем же говорить, что Можарова была у меня, когда она была не у меня и не для меня».

Захватив ноты, она хотела уйти, но Алексей остановил её.

— Ещё Можарова поручила мне пригласить тебя ехать с нами на лодке.

Серёжа испугался, что не успел предупредить Ольгу, и что она даст ему своё согласие, но Ольга отказалась.

— Нет,

благодарю. Я сейчас зашла к королеве… к Зое Дмитриевне, — почему-то нахмурясь, поправилась она, — и обещала с нею поехать. Ты ведь тоже с нами? — обратилась она к Серёже.

— Да.

— Я думала, и ты поедешь с нами. Ведь сегодня последний день Сережин, — подняв на брата глаза и тотчас же покраснев и опустив их, сказала Алексею сестра, и уж почти про себя пробормотала: — Зоя Дмитриевна просила…

— Передай, что я никак не могу сегодня, — уже зло отрезал брат. — Я дал слово. Вы можете присоединиться к нашей компании.

Сказал и отвернулся, делая вид, что ищет на столе какие-то бумаги. Его начинало раздражать одно и то же.

Ольга мельком взглянула на Серёжу и ничего не сказала. И Алексей был доволен тем, что она едет не с ним; сегодня её присутствие стесняло бы его, да и мать будет спокойнее за Серёжу, которого она всё ещё считала ребёнком.

Серёжа и Ольга вместе двинулись к выходу.

— Вы куда же едете? — чтобы не отпускать их так сухо, спросил Алексей. — Может быть, встретимся?

— На Кармасан.

— Значит, нет: мы на Светлую.

III

По случаю прогулки обедали рано.

Ольга и Серёжа тотчас же после обеда собрались к королеве, куда, по уговору, должны были прийти также Курчаев и Маркевич.

Мать Серёжи, старуха лет пятидесяти, купеческой складки, добрая и необыкновенно чувствительная, была очень недовольна, что братья едут не вместе и не посидят последний день дома.

— Завтра с Сергеем в Питер поедем, так хоть бы нынче-то всей семьёй дома посидели, честь-честью.

Её успокоили тем, что вернутся рано домой.

— Где уж рано, не знаю я… Ты только присматривай за Сергеем-то, — наказывала она дочери. — Купаться его не пускай. Вода-то, она злая, злей огня, потому что с виду-то не так страшна, смирная да ласковая. Я её всегда опасалась. Долго ли утонуть, спаси Господи, али простудиться…

— Полно, мама, — остановила её Ольга, — не беспокойся. Разве в первый раз?

— Ну, ну, Бог с вами, поезжайте.

Серёжа подошёл к матери и с непонятною, невыразимою грустью поцеловал её в сухую, морщинистую щеку.

Она заботливо его перекрестила и, взглянув в его лицо, сказала:

— Что ты сегодня такой бледный?

— Да я тоже нахожу, что у тебя нездоровый вид, — подхватила Ольга.

Серёже захотелось разрыдаться, броситься к матери на шею и сказать, что он останется с нею, что он никуда не поедет, но как раз в эту минуту Алексей насмешливо перебил сестру:

— Ну

вот, пошли пугать его. Я не помню, чтобы мама когда-нибудь нашла у него цветущий вид: ей всегда кажется, что он нездоров или готовится к нездоровью. А тут ты ещё. Совсем девчонку из него сделали дамским воспитанием. Не слушай их, брат, будь самостоятельнее и смелее, — по-товарищески обратился он к Серёже. — Я и то замечаю, что ты начинаешь распускать себя, чересчур много живёшь фантазией и чувством. Для жизни это не годится.

Он допил последний глоток чёрного кофе и расправил свои мягкие красивые усы, всегда чем-то нежно пахнувшие.

— Вот своих наживи, тогда и учи, — ворчливо остановила его мать. — Худо ли, хорошо ли, я вас вырастила, а у тебя вон на висках седина белеет, а ты ещё только сам с собою и возишься.

— Н-да… — потрогав виски, согласился Алексей. — Седина вещь неприятная. Кажется, Мюссе сказал, что это нити, из которых смерть ткёт нам саван. А всё же не хочется жениться

— Мало ли что не хочется. Непорядок это.

— Свободы жалко, — откровенно сознался он.

— Да и на какую жену нападёшь, — добавила от себя Ольга, задетая за своё больное место. — Иные женятся, а глядь — не столько для себя, сколько для других… — намекнула она на Можарова.

— Ну, ты в этом что смыслишь? Не пристало тебе об этом говорить! — остановила её строго мать, считая, что девушка не должна ничего понимать в таких вещах, хотя бы ей, как Ольге, было под тридцать лет.

Алексей недовольно поморщился.

— Ну, не все, чай, такие вертушки, — продолжала, однако, при ней, мать на тему, очень всегда её интересовавшую и даже служившую предметом для бесконечных пасьянсов. — Есть и хорошие девушки. Да вот хоть та… как её по имени-то?.. Королевой вы её зовёте… Зоя Дмитриевна!.. По обличью-то и точно королева. Вот приданого только нет. А то всякому принцу под пару.

Все присутствующие сразу смутились, но боялись глядеть друг на друга.

Настала неловкая пауза, которую нарушил Алексей, обращаясь к Серёже:

— Что это у тебя сапоги в глине?

— Это я на кладбище запачкал. Могилу там рыли.

— А ты что же делал на кладбище?

— Гулял.

— Весёлое место для прогулок, нечего сказать.

— А для кого могилу-то рыли? — заинтересовалась старуха, любившая читать о покойниках в столичных газетах, которые получал Алексей.

— Не знаю.

— Как же это ты не узнал? Да видно из немудрящих, потому что по городу-то было бы известно. Нынче и покойники-то все ледащие какие-то…

Алексей и Ольга, по привычке, укоренившейся с детства, также поцеловали после обеда мать в щёку и разошлись из столовой в разные стороны.

Старуха пошла подремать в спальню, Алексей — в свой кабинет, а Серёжа с Ольгой отправились к королеве. Сердце Серёжи тосковало и ныло всё под той же холодной тяжестью, и образ матери, её ласковый голос и взгляд провожали его всю дорогу.