Королевская семья и церемониальное пространство раннестюартовской монархии
Шрифт:
Уже в трудах Бартоло [50] , а затем и Бальдуса итальянские города-республики начинают отождествляться с корпорациями, регулирующими свою внутреннюю жизнь при помощи обычного и статуарного права, источники которого определяются коллективным согласием живущих на их территории народов. При этом покоящиеся на всеобщем волеизъявлении обычаи и статуты не требуют иных высочайших санкций [51] . Функционирующая в таких городах-корпорациях избираемая или назначаемая народом верховная власть приобретает самодостаточный, и фактически независимый от внешних авторитетов характер [52] .
50
Wolf C. Bartolus of Sassoferrato: His Position in the History of Medieval Political Thought. Cambridge, 1913. P. 156–159.
51
Формула «civitas quae superiorem non recognoscit»,
52
Baldus de Ubaldis. Lectura super prima et secunda parte digesti veteris. Lyon, 1498 (репринт: Turin, 1987). Ad Dig. I.I.9. Sig. 9r.
Влияние корпоративной теории не ограничивалось представлениями о формах самоорганизации итальянских городских республик. Оно подпитывало куда более общие рассуждения итальянских и французских юристов о генезисе и природе территориальных государственных объединений [53] . Солидаризирующим позицию этих юристов моментами являлись, с одной стороны, признание «очевидной реальности» универсалистского характера верховной власти императора и осознание «очевидной условности» ее территориальных пределов – с другой. Меняющиеся размеры и границы имперских владений (от римлян – к грекам и от греков – к германцам) способствовали появлению de facto самостоятельных государств. Такие государства могли признавать верховную юрисдикцию «римских» императоров, и в этом случае баланс сил и авторитетов сохранялся. Когда образовавшиеся государства оспаривали верховенство имперской власти, она de jure сохраняя свои полномочия, уже de facto обретала конкурентов.
53
Meijers E. Etudes d’histoire du droit. 4 vols. Leiden, 1956–1973. Vol. III. P. 156–198.
Такие конкурирующие с империей государства в силу сложившейся практики и обычаев могли избирать верховных правителей и превращались в фактически самостоятельные политические образования, во многом напоминавшие самоуправляемые городские корпорации. Фактическая самостоятельность и правовая самодостаточность подобных корпораций подразумевали физически отсутствовавшего среди ее членов «римского» императора. В этом смысле такая корпорация, затем городская коммуна и, наконец, территориальное государство, компенсируя недостающее звено в иерархическом единстве, либо как бы «замещали» принцепса (vice principis), либо, возлагая на себя его полномочия, становились таковым (sibi princeps): грань между de facto и de jure границами заметно ослабевала. Формирующаяся на этом фоне иерархия властей, формально сохраняя приоритет имперского верховенства, скорее, тяготела к тому, чтобы стать иерархией самостоятельных территориальных государственных образований.
Конфигурация «политического тела» английской композитарной монархии определялась наличием трех территориальных моделей. Первая модель характеризовала отношения, которые складывались между Англией и Уэльсом, была унитарной и в силу своей специфики не создавала видимых проблем для правящей династии.
Эти отношения характеризовались единой правовой системой, одним парламентом, одной церковью, одним Тайным советом и единой судебной системой. Все на что Уэльс мог в реальности претендовать, оставляя в памяти англичан свое некогда независимое существование, был учрежденный при Генрихе VIII Совет по делам Уэльса, регулировавший не столько культурно-историческую автономию этой части британской государственности, сколько осуществлявший фискально-административную и военную централизацию образованных в то же время валлийских графств.
Вторая модель определяла отношения между Англией и Ирландией [54] . Положение зеленого острова в этой связке было специфичным, поскольку Ирландия далеко не сразу стала восприниматься англичанами как их собственная колония, но и тогда, когда это произошло, отношения усложнялись наличием автономных ирландских институтов, таких как Тайный совет, парламент, правовая и законодательные системы. Несмотря на то, что Ирландия в этих отношениях занимала явно подчиненное по отношению к Англии положение, она все-таки оставалась полусамостоятельным или автономным образованием. Кстати, накануне заключения англо-шотландской унии 1603 года соотечественники Якова I опасались того, что именно такая модель может стать образцовой для отношений между Англией и Шотландией. При этом их заботило то, что Шотландия, отношения которой с Англией определяли контуры третьей модели [55] территориально-политического объединения, может лишиться своего главного преимущества. Шотландия сохраняла практически независимую судебно-административную систему и законодательство, а шотландская церковь была на деле более близкой к реформационным идеалам и, следовательно, лучшей в сравнении с английской. Соотечественники Якова I тем не менее оставались реалистами, понимая, что униатские отношения между Лондоном и Эдинбургом будут складываться именно под эгидой Англии, поскольку Шотландия уступала ей и в территориальном, и в материально-экономическом плане.
54
Ohlmeyer J. Seventeenth Century Ireland and the New British and Atlantic Histories // The American Historical Review. 1999. Vol. 104. No. 2. P. 446–462; Percival-Maxwell M. Ireland and the Monarchy in the Early Stuart Multiple Kingdom // The Historical Journal. 1991. Vol. 34. No. 2. P. 279–295; Kingdom United? Great Britain and Ireland since 1500: Integration and Diversity / ed. by S. Connolly. Dublin, 1999.
55
Wormald J. The Creation of British Multiple Kingdoms or Core and Colonies // Transactions of Royal Historical Society. 6th ser. 1992. Vol. 2. P. 175–194.
Если
В начале XVII века отношения между двумя композитами по-прежнему регулировались двумя актами, история появления которых уходит своими корнями еще в тюдоровское законодательство. В 1541 году Генрих VIII был вынужден изменить статус Ирландии, отказавшись от титула «лорд» в пользу монаршего сана. Согласно этому акту, король Англии получал «… титул и достоинство короля Ирландии». Это означало, что никто другой, а именно английский монарх мог быть королем Ирландии. Два композита объявлялись равными в том смысле, что новый титул приносил вместе с собой «все прерогативы, достоинства и другие возможные обстоятельства, связанные с титулом короля как императорским…» [56] . Ирландская корона, подобно английской, объявлялась имперской, но только с той разницей, что подразумевала объединение с короной английской.
56
The Statutes at Large, Passed in the Parliament held in Ireland… 1301 to 1800. Dublin, 1786. Vol. 1. P. 176.
Вторым важнейшим актом, определявшим политическое устройство и статус Ирландии как имперского композита, был закон Пойнингса (1494) [57] . Учитывая расстояние, разделявшее два острова, закон признавал необходимым организацию на острове отдельной системы исполнительных институтов, действие которых, однако, не оспаривало несомненного превосходства монарха во всех вопросах внутренней и внешней политики острова. Акт напрямую не касался законодательного процесса, но при этом содержал ограничения, налагавшиеся на местную исполнительную власть в плане ее возможного влияния на законодательный процесс и подразумевавшие почти неограниченный контроль со стороны короля над всей законотворческой деятельностью на острове. Исполнительная власть в Ирландии получала право созывать парламент только при условии наличия разрешения со стороны монарха. При этом все подлежавшие обсуждению в парламенте законопроекты должны были иметь предварительное одобрение со стороны короля и его, естественно, английского совета, а на завершающей фазе заверены Большой королевской печатью.
57
Edwards R., Moody T. The History of Poynings Law: Part I, 1494–1615 // Irish Historical Studies. 1940–1941. Vol. II. P. 415–416.
В 1557 году закон Пойнингса был существенно изменен, после чего английский Тайный совет был фактически отстранен от участия в процессе одобрения законопроектов. При этом монарх по-прежнему скреплял принятый ирландским парламентом акт Большой королевской печатью. В таком виде закон подчеркивал неразрывную связь двух композитов и восходящий еще к акту 1541 года принцип инкорпорации двух регионов под эгидой англо-ирландской короны. При этом весьма существенным оставалась связь, которая предоставляла право ирландским подданным обращаться за правосудием непосредственно к самому королю, который в свою очередь, осуществляя правосудие, мог консультироваться с членами Тайного совета и английскими судьями [58] .
58
The Statutes at Large… Vol. I. P. 44.
Судя по всему, преобразования в административно-судебной системе зеленого острова 1497–1557 годов способствовали формированию среди местного населения (главным образом англо-ирландской знати) весьма положительного отношения к политике, проводимой короной в отношении ее островного композита. Несмотря на то, что с 1543 по 1613 год ирландский парламент собирался всего четыре раза, его решений хватало для того, чтобы регулировать должным образом внутреннее положение острова. В том случае, если исполнительная власть на острове испытывала необходимость в принятии новых дополнительных решений, Тюдоры относились к этому с пониманием и нисхождением. Так или иначе, но эта сторона преобразований оставалась в рамках, очевидно, одобряемых местным населением.
Часть намеченной программы имела негативные для англо-ирландских отношений последствия. Это касалось в первую очередь «кадровой» политики короны и инициированной все тем же Сомерсетом компании по распространению протестантизма среди местного населения. Подобные преобразования не только провоцировали конфликты между местной исполнительной властью и главами католических кланов и семейств, но разжигали вражду между различными частями ирландского общества и даже, как полагают исследователи, определяли флуктуацию групповых идентичностей. Даже с учетом того, что елизаветинское правительство изменило акценты, сместив прежний исключительно вероисповедный принцип, заменив его идеей разносторонней цивилизаторской политики, где внедрение протестантизма среди местного населения считалось одним из ее аспектов – конфессионализация острова к концу XVI века была значительной. При этом лояльность к базовым принципам англо-ирландской монархии, тем не менее, оставалась незыблемой.