Королевская шутиха

Грегори Филиппа

Лицо королевы потеплело.

— Когда она умерла? — спросила Мария.

— Когда мне было одиннадцать лет, — солгала я. — Ее унесла чума.

Я не могла признаться, что мою мать сожгли как еретичку. Даже королеве, глядящей на меня сейчас с такой нежностью.

— Бедное дитя, — вздохнула королева. — Такая потеря не забывается. Можно постепенно смириться с нею, но боль утраты ты никогда не забудешь.

— Когда в моей жизни происходит что-то хорошее, мне хочется рассказать маме, чтобы она порадовалась вместе со мной. А если что-то плохое — спросить у нее совета.

Мария кивнула.

— Я без конца писала своей матери длинные письма, хотя

и знала, что ни одно из них она не получит. Мое окружение не пропускало писем от меня. А ведь в этих письмах не было ничего предосудительного. Никаких тайн. Я всего лишь писала, как нуждаюсь в ней и тоскую, что она далеко от меня. Более того, мне запрещали писать. Представляешь? Я не имела права написать собственной матери о своей любви и тоске по ней! Мне не разрешали проститься с ней, когда она умирала. Они боялись ее даже мертвой. Я не смогла коснуться ее остывшей руки и закрыть ей глаза.

Королева провела рукой по лицу, удерживая слезы давней обиды, не угасшей в ней и до сих пор.

— Но знаешь, Ханна, твоя скорбь по матери — еще не причина, чтобы отказываться от красивых платьев, — уже более веселым тоном сказала Мария. — Жизнь продолжается. Твоя мать наверняка была бы против этого. Она мечтала, как ты вырастешь и превратишься в красивую юную женщину. Думаю, твоей матери вряд ли понравилось бы, что ее дочь постоянно ходит в мальчишеских одеждах.

— Я не хочу быть женщиной, — призналась я. — Отец договорился о моем будущем браке, но я не чувствую себя готовой к замужеству. Я не готова быть женщиной и женой.

— Ты не можешь, подобно мне, остаться девственницей, — усмехнулась королева. — Такой удел выбирают немногие женщины.

— Ваше величество, я не собираюсь всю жизнь прожить одна, но дело в том… — Я помешкала, но затем все-таки призналась: — Дело в том, что я не знаю, как быть женщиной. Я смотрю на вас, на женщин при дворе…

Я не стала терзать сердце королевы и не призналась, что более всего смотрела на принцессу Елизавету, которая казалась мне вершиной женского изящества и достоинства.

— Я смотрю на всех женщин. Наверное, со временем я научусь. Но не сейчас.

— Я тебя очень хорошо понимаю, — сказала королева. — Я тоже не знаю, каково быть королевой, не имея рядом мужа. Я вообще не слышала о королевах, которые правили бы без помощи мужчин. И в то же время я очень боюсь замужества…

Она умолкла. Я терпеливо ждала. Мне были очень интересны ее рассуждения.

— Сомневаюсь, чтобы какой-либо мужчина сумел понять ужас, испытываемый женщиной при мысли о замужестве. Особенно если это женщина моего возраста, который отнюдь не назовешь молодым. И если эта женщина не склонна к плотским радостям и не очень-то привлекает к себе взоры мужчин.

Она взмахнула рукой, заранее отсекая мои возражения.

— Ханна, я знаю свои особенности, а потому не надо мне льстить… Но что еще хуже, я из тех женщин, кому трудно доверять мужчинам. Мне ненавистно заседать в государственном совете рядом с мужчинами, имеющими большую власть и влияние. Когда они начинают спорить, у меня колотится сердце. Я стараюсь молчать, поскольку боюсь, что у меня будет дрожать голос.

— У вас? Я помню, во Фрамлингхэме…

— Не дай Бог, чтобы каждый мой день был как во Фрамлингхэме! Вот и получается: с одной стороны, я побаиваюсь властных мужчин. С другой — терпеть не могу мужчин слабых. Лорд-канцлер прочит мне в мужья Эдуарда Куртнэ — моего дальнего родственника. При одной только мысли о нем меня разбирает смех. Глупый, напыщенный щенок — вот он кто. Я бы ни за

что не унизилась до того, чтобы оказаться с ним в одной постели и уступить его мужским притязаниям.

— Ваше величество, наверное, есть и другие мужчины, — робко вставила я.

— Есть. Но если выйти за мужчину, привыкшего повелевать… это так ужасно. Отдать сердце тому, кого совершенно не знаешь! Представляешь, сколь ужасно давать клятву повиновения мужчине, который может заставить тебя делать что угодно! А ты обещаешь любить его до самой смерти… По правде говоря, сами мужчины не очень-то придерживаются этих обещаний. И каково добропорядочным женам?

— Вы думали, что до конца своих дней останетесь девственницей? — спросила я.

Мария кивнула.

— В детстве мой отец устраивал мне одну помолвку за другой. Но когда он отверг меня и назвал незаконнорожденной, я поняла: больше предложений о замужестве не будет. Мне не оставалось ничего иного, как выбросить из головы все подобные мысли, а заодно и все мысли о будущих детях.

— Ваш отец вас отверг?

— Да. Меня заставили поклясться на Библии и признать, что я — его побочная дочь.

Ее голос дрогнул, и она шумно вздохнула.

— После этого ни один европейский принц не захотел бы на мне жениться. Скажу тебе честно: я сама испытывала такой стыд, что и не мечтала о муже. Я не знала, как посмотрю достойному человеку в глаза. А когда отец умер и королем стал мой брат, я подумала, что смогу стать кем-то вроде… советницы при нем. В отличие от советников, окружавших его, у меня не было никакой корысти. Я думала, что буду помогать ему, где-то подсказывать, а когда у него появятся дети, стану о них заботиться… Но сама видишь, все изменилось. Теперь я королева, однако мне по-прежнему трудно самой делать выбор и принимать решения… Мне предлагают и другого жениха — Филиппа Испанского.

Я ждала ее дальнейших слов.

Мария повернулась ко мне, считая, что у меня мозгов больше, чем у ее собачки, и я смогу ей что-то посоветовать.

— Ханна, получается, что мне в одинаковой степени недостает женских и мужских качеств. Я не в состоянии управлять страной, как мужчина, и не могу подарить Англии наследника, которого она вправе от меня ожидать. Я так и застряла в принцессах.

— Ваше величество, любой стране нужен правитель, которого она будет уважать, — осторожно сказала я. — Англия — не исключение. К тому же Англии нужны мирные годы. Я здесь совсем недавно, но я замечаю: люди совсем запутались и перестали понимать, что правильно, а что нет. На протяжении их жизни церковный порядок изменился, затем изменился еще раз, и они вынуждены приспосабливаться. В стране много бедных и голодающих. Разве вы не можете отложить замужество на более позднее время? Может, вначале нужно накормить голодных, дать землю тем, кто ее потерял, дать работу тем, кто умеет и хочет работать, и очистить дороги от воров и попрошаек? Разве не важнее сейчас вернуть церкви ее величие, а монастырям — отнятые у них здания и земли?

— А после того, как я это сделаю? — спросила королева Мария звонким от напряжения голосом. — Что потом? Когда страна обретет безопасность в лоне истинной церкви, когда не будет голодных, а закрома будут полны, когда разоренные монастыри вновь станут процветающими? Когда священники вновь сделаются образцами благочестивой жизни и будут надлежащим образом читать народу Библию? Когда в каждой деревенской церкви будут служить мессу и по утрам колокольный звон будет разноситься над городами и селениями, как прежде? Что потом, я тебя спрашиваю?