Королевские камни
Шрифт:
Это обидно и…
…а ведь отец должен был чувствовать болезнь. Если он умел лечить, то… какие путаные, неуместные мысли. Почему он прямо не спросил?
Ждал?
И Райдо ждет. И этот, внизу… серый костюм. Серое лицо.
Сел на ступеньки, спиной к ней, и глядеть на эту сгорбленную спину неудобно. Ийлэ хотелось снова посмотреть в его лицо, убедиться, что нет тех, неправильных черт, которые напомнят ей…
— Тебе нет нужды бояться меня, — Видгар говорил тихо, и поневоле пришлось сделать шаг.
Всего
А потом второй.
Третий и четвертый, до вершины лестницы. Сама лестница, лежащая между ними, это уже достаточная гарантия безопасности Ийлэ. Пока он поднимется, он успеет убежать.
Конечно.
И потому стоит. Смотрит. Ждет продолжения разговора.
— Я не враг тебе. И точно не враг твоей дочери.
Видгар все-таки повернулся.
А профиль похож, тот же тяжеловатый нос с горбинкой, и линия подбородка, и сердце стучит, а пальцы немеют. Они вцепились в перила, и хорошо, потому что Ийлэ не уверена, что сумеет устоять, если перила отпустит.
Слабая.
И трусиха.
— Но не буду лгать, называя себя твоим другом, — Видгар покачал головой, будто сам удивляясь, что такая нелепая мысль вообще пришла в его голову. — Я предпочел бы, чтобы тебя не было вовсе… это избавило бы меня от многих проблем.
Откровенен.
И за это, пожалуй, следует быть благодарной.
Ийлэ кивнула, пусть он и не увидел кивка, но кажется, все понял верно.
— Ты тоже была бы рада, если бы я не появлялся. Однако ты существуешь. И я существую. И у нас есть общий интерес…
— Интерес? — шепот и слово царапает горло.
Нани — не интерес. Она живая.
И учится сидеть. У нее не получается долго, заваливается то на один бок, то на другой, но не расстраивается, она вовсе расстраивается редко, а улыбается часто. И от этой улыбки сердце замирает.
Еще от ужаса при мысли, что ее могло бы не быть.
Если бы Ийлэ…
Если бы…
— Да, пожалуй, я неверно выразился… ты познакомишь меня с ребенком? — он развернулся и поднялся. Медленно… и в плавных его движениях не было угрозы.
Пожалуй, что не было.
— Я понимаю, что ты не слишком рада меня видеть… и быть может, ненавидишь…
Замолчал.
Уставился. Смотрит исподлобья, ожидая.
— Нет, — сказала Ийлэ.
Его ей ненавидеть не за что. Райдо прав в том, что этот мужчина — не Бран… отец Брана, но не он сам… и он, наверное, виноват в том, что Бран стал чудовищем.
Или нет?
И как знать, кем станет Нани, ее Нани, которая сейчас лежит на медвежьей шкуре, наверняка, перевернулась на живот и теперь ерзает, пытается ползти. Она ловит длинный мех, и дергает, и тянет в рот.
В последнее время она абсолютно все тянет в рот.
И еще пузыри пускает, а слюню текут по щекам, и Райдо уверен, что дело в зубах и дальше будет хуже, но опиума давать нельзя. Ийлэ с ним согласна: опиум не для детей.
— Нет, —
— Хорошо.
Ийлэ не знала, что в этом хорошего. А Видгар пояснил:
— То, что ты понимаешь или хотя бы пытаешься понять… так познакомишь?
Ийлэ, подумав, кивнула, но сочла нужным уточнить:
— Не сегодня.
Сегодня она вернулась в комнату Райдо и аккуратно притворила за собой дверь. На цыпочках подошла к шкуре, легла рядом с Нани, которая устала ползать и уснула, а во сне выглядела такой трогательно — беззащитной, что Ийлэ стало совестно — нельзя оставлять детей одних.
Особенно теперь.
Особенно, когда в доме столько чужаков.
— Мне он не нравится, — сказала она шепотом, уверенная, что даже во сне Нани ее слышит. — Но я верю Райдо. Пытаюсь верить.
Ийлэ коснулась посветлевших волос, которые отрасли и теперь завивались, хотя и у нее, и у Брана волосы были прямыми.
— Если бы ты знала, до чего это сложно — верить кому-то…
Представление.
Весь дом — театр, и Ийлэ в нем играет, у нее множество ролей, и не все даются легко.
Зрители привередливые.
Следят за каждым шагом, за каждым словом… Ийлэ боится сказать неверные слова. Или оступиться. Или просто сделать что-то, что нарушит весь план.
Он ведь есть?
Райдо говорит, что есть, но вот подробностей не рассказывает.
— Я могу и ошибиться, — он почти не выходит из комнаты, и в ней вновь пахнет кровью и еще опиумом, который Ийлэ неловко прячет под старой шалью. Шаль бросается в глаза своей неуместностью, а запах опиума, кажется, и люди способны учуять.
Ходят на цыпочках.
Шепотом разговаривают.
Переглядываются со значением и наверняка готовы сбежать. Только не бегут, а ждут.
Чего?
Райдо не нравится болеть, и прежде-то не в восторге был, а теперь, когда он здоров и полон сил, и подавно. Он злится. Ворчит. И раскаивается.
Капризничает.
Просит читать ему, Ийлэ читает, долго, до хрипоты и сорванного голоса, который идет лечить на кухню теплым молоком. Кухарка наливает его в глиняную кружку и щедро добавляет меда, а еще каких-то трав, которые придают молоку пряный привкус.
— Бедный, — сказала она как-то Ийлэ. — Так мучается.
Ийлэ кивнула.
Мучается.
Ему приходится лежать. И отказываться от еды, которую Ийлэ приносит позже, ночью… или не она, а Нат.
Изредка — Гарм, в карманах которого, кажется, способно уместиться половина кладовки. Гарм появляется заполночь, входит без стука и молча выкладывает на стол куски колбасы, хлеб, сыр. Потом садится на пол, у колыбели, и смотрит на Броннуин.
— А я сына хочу, — сказал он однажды и люльку качнул. — Всегда хотел… только дома не было. А без дома — какая семья?