Королевский гамбит

Эфемерия

— Завтра тебя отпустят, — сообщаю я, стараясь не смотреть ей в глаза, чтобы проницательная девчонка не заметила удручённое выражение в моём взгляде. Но следующий вопрос вырывается сам по себе, опережая мыслительный процесс. — Аддамс, что будет потом?

— Потом? — она изгибает бровь, принимая из моих рук кофейную чашку и обхватывая белый фарфор тоненькими пальчиками. — О чём ты?

Держу пари, Уэнсдэй прекрасно понимает, что я имею в виду — но умело делает вид, якобы она сбита с толку. Всё-таки она невыносимая стерва, и эту заводскую настройку

ничем не исправить.

— С нами. Что потом будет с нами? — чувствую себя полнейшим кретином, но неизвестность слишком мучительна. Вдобавок я твёрдо убежден, что лучше жалеть о содеянном, нежели об упущенном.

— Я вернусь домой, продолжу стажировку в морге, закончу книгу. Может быть, потом уеду в Италию, — она ёрзает на кровати, устраиваясь поудобнее, но не пододвигается ко мне ни на миллиметр. Голос Уэнсдэй звучит так холодно и равнодушно, словно она зачитывает приговор. Впрочем, отчасти так и есть. — А ты останешься здесь, займёшь место отца, и война продолжится. Будешь меряться с моим братом, у кого яйца крепче. Но Пагсли — жалкий слабак, так что я бы поставила на тебя.

Она абсолютно права, другого сценария нет и быть не может — но её здравый цинизм давит на плечи многотонным грузом. Наверное, мне стоит радоваться, что у младшего Аддамса не такой несгибаемый характер как у сестры. Если бы должность босса могла наследовать женщина, нам пришлось бы туго.

Но я не могу думать об этом.

Всё внутри предательски сжимается под гнётом обречённости. Впрочем, я сам виноват.

На что я вообще рассчитывал?

Что многолетнюю вражду победит… любовь?

Слишком громкое слово, учитывая, что мы знакомы пару дней и совершенно ничего не знаем друг о друге, но оно приходит в голову первым. Какая несусветная глупость.

В блядском Вегасе нет места красивым романтическим историям — здесь любовь можно отыскать только в бульварных романчиках, которые так любит читать наивная малышка Ниди.

— Мне нужно в ванную, — бесстрастный голос Аддамс вырывает меня из пучины унылых мыслей. Она сидит в углу кровати с неестественно прямой спиной, взгляд угольных глаз привычно равнодушен, но во всей позе интуитивно угадывается напряжённость. Словно ей тоже не по себе. Вряд ли. Наверное, я просто вижу то, что хочу видеть.

— Пойдём, — коротко киваю, поднимаясь на ноги.

Наверное, я мазохист.

Здравый смысл безуспешно надрывается на задворках сознания — отчаянно вопит, что мне пора от неё отвыкать. Завтра тюрьма в нашем подвале опустеет — и моё сердце тоже.

Но я с отчаянием утопающего цепляюсь за последние часы рядом с несносной ледяной стервой, прекрасно осознавая, что у нас нет никакого совместного будущего.

Оказавшись в ванной, я молча протягиваю ей стопку чистых вещей — пришлось с самого утра отправить служанку в магазин женской одежды — на что Аддамс вопросительно вскидывает брови. Тоненькие пальчики перебирают простое чёрное белье и летнее шифоновое платье без рукавов.

—

Откуда знаешь мой размер?

— У меня хороший глазомер, — это звучит несколько двусмысленно, и Уэнсдэй машинально моргает, выдавая своё смятение. Несмотря на унылое настроение, её реакция немного забавляет. — Можешь просто сказать «спасибо», этого мне будет достаточно.

— Спасибо, что снова не заставил меня ходить полуголой, — от первоначальной мимолётной растерянности не осталось и следа. Невольно завидую её способности мгновенно становиться хладнокровной. Мне о таком только мечтать.

— Это было непростое решение. Ты прекрасно выглядишь полуголой, — я не могу удержаться от лёгкого сарказма. Лучшая маскировка той тягостной обречённости, что точит душу с момента, как пошёл обратный отсчёт.

— Всегда договаривай до конца, — Аддамс закатывает глаза. — А голой ещё лучше, да?

— Ну… Я ведь этого не видел, — и хотя её убийственная прямота изрядно выбивает из колеи, мне удаётся сохранить непроницаемое выражение лица. — Пока что.

Она равнодушно пожимает плечами, и бледные пальцы вдруг ложатся на пуговицы платья.

Моё наигранное безразличие мгновенно испаряется — по мере того, как Уэнсдэй дразняще медленно расстёгивает мелкие пуговки, сердцебиение разгоняется всё сильнее. А когда чёрная ткань падает к её ногам, пульс моментально зашкаливает за сотню.

— Вчера было довольно… — Аддамс делает короткую паузу, подбирая наиболее подходящее слово. — Довольно неплохо. Сделаем это снова.

— Неплохо? — иронично уточняю я, хотя в джинсах быстро становится тесно.

— Неплохо, — упрямо повторяет она, скрещивая руки на груди, скрытой паутинкой тонкого кружева.

Не самая лестная характеристика, но я уверен, что Уэнсдэй кривит душой — слишком хорошо помню её затуманенные возбуждением глаза, жаркие стоны и дрожь во всём теле.

И я совершенно не хочу тратить драгоценное время на бессмысленную полемику. Поэтому быстро стягиваю светлое поло и делаю решительный шаг вперёд, сокращая расстояние между нами до минимального. Она не двигается с места, не подаётся ко мне ни на миллиметр, но взгляд угольных глаз неуловимо меняется — в бездонной черноте вспыхивает лихорадочный блеск. Медленно протягиваю руку, невесомо обвожу кончиками пальцев контуры хрупких ключиц, на секунду останавливаясь в ложбинке между ними, затем опускаюсь ниже — вскользь задеваю затвердевший сосок, и ещё ниже — дразняще легко касаюсь выступающих ребёр.

— Что это? — замечаю тонкий белый шрам в районе солнечного сплетения.

— Ножевое ранение, — невозмутимо отзывается Аддамс абсолютно спокойным тоном. — У нашей семьи всегда было много врагов.

— Что случилось с тем, кто это сделал? — спрашиваю я, уже заранее зная ответ.

— Я убила его, — она сообщает об этом так бесстрастно, словно речь идёт о препарировании лягушки на уроке биологии.

Наверное, это должно настораживать.

Наверное, это должно пугать.