Королевский удар
Шрифт:
– Как съездил? – спросил он, не раскрывая глаз.
Ничего, старик, съездил, ничего… Значит, так, слушай внимательно. – Ксенофонтов тоже налил себе пива, пригубил его, опустив усы в пену, помолчал, отдавая должное этому полузапретному, полузабытому зелью. – Когда будешь делать обыск у злодея, который Мастихина порешил, обрати внимание на бутылочку канцелярского клея. У него должен быть клей. Невысокого такого качества клей, неудобная бутылочка, пробка с дыркой, а в ней кисточка, неприятная кисточка с потеками застывшего силикатного клея. Таким клеем сейчас мало кто пользуется, уж больно он отвратительный. Кроме нашей редакции,
– Силикатный, говоришь? – Зайцев недоверчиво уставился на Ксенофонтова. – Ты уверен, что клей не казеиновый, не столярный, не бустилат? Именно силикатный?
– Да. Я ведь и бутылочку описал. А пробка пластмассовая, полупрозрачная… Ну? Усек?
Если бы я тебя не знал, – медленно проговорил Зайцев, – если бы я тебя не знал достаточно хорошо… Я мог бы подумать… Я бы попросту заподозрил, что ты… Но поскольку…
– И все-таки ты не знаешь меня достаточно хорошо! – самоуверенно заявил Ксенофонтов. – Если я опишу преступника, если я расскажу о том, что он говорил на допросах…
– Я его не знаю! – закричал Зайцев. – Как ты можешь знать, что он мне говорил на допросах?!
– Ты мог не записать его слова в протокол, потому что к делу не относились, – тихо проговорил Ксенофонтов, – но если ты припомнишь ваш разговор, тебе сразу откроется, кто убийца. Вот возьми, она мне больше не нужна. – Протянув длинную свою руку, Ксенофонтов взял с письменного стола папку, вынул из нее фотографию и бросил на стол перед Зайцевым. – А то начальник спросит у тебя – где фотка, а тебе и сказать будет нечего. А так ты сразу – вот фотка. И он тебя похвалит.
Зайцев взял фотографию и уставился в нее, будто видел в первый раз. Да, на ней был стол, шашечная доска, окурки в пепельнице, чашки с потеками застывшего кофе, листок с колонками цифр и… И все.
– Может быть, ее увеличить? – предложил Зайцев.
– Фотку? Зачем? Нового ничего не появится. Здесь и так много чего видать…
Ксенофонтов взял пустую бутылку, вышел на кухню и через минуту вернулся с полной, только что вынутой из холодильника. Он щедро налил пива Зайцеву, остальное вылил в свой стакан, отпил, помолчал.
– Слушай меня внимательно, – сказал он серьезно. – Буду говорить о преступнике. Может быть, тебе чего и сгодится. Скажи, из твоих подозреваемых никто не спрашивал разрешения уехать, отлучиться на какое-то время?
– Кто-то говорил… – неуверенно сказал Зайцев.
– Припомни. Кто-то мог пожаловаться на денежные затруднения. Небольшие, преодолимые, но все-таки затруднения. Было?
– Да они все жалуются, что денег нет!
А кто-то жалуется не так, как все. Настойчивее. Невиннее. С какой-то целью. Я сам все время напоминаю тебе, что у меня нет денег, но вовсе не для того, чтобы ты мне трояк одолжил. Я знаю, что у тебя нет трояка, который бы ты мог мне вот так легко и просто дать на несколько дней. Дальше. Пошли своих ребят по химчисткам –
– Думаешь, в крови перемазался и понес отмывать?
– Фу, как грубо! Одежду с кровавыми пятнами он ни за что не понесет. Для этого надо быть круглым дураком. Проверь, старик, проверь. Если это добавится к клею, к разговору о необходимости поехать в отпуск или в гости, к жалобам на безденежье… А если все это упадет на одного человека…
– Понимаешь, Ксенофонтов, твои намеки не убеждают.
– Это, старик, твое личное дело. Сейчас я тебе расскажу о нем самом, о преступлении. А ты уж постарайся узнать его среди прочих. Так вот… Убийство не было совершено неожиданно. Оно тщательно подготовлено, продумано, предусмотрены мельчайшие детали. Совершил убийство человек слабый, трусливый, подловатый.
– Такое совершить – и слабый?
– Да, старик, да. Он трус. И большой нахал. Он может оскорбить человека, но тут же отступить, извиниться. Сам понимаешь, это будет вынужденное извинение. Он жаден. Поговори с подозреваемыми, пусть каждый припомнит самого скупого – большинство назовет его. Этот человек склонен составлять большие планы, мечтать о свершениях, о собственном процветании, но при первых, даже отдаленных трудностях, опасностях тут же от всего отказывается. Припомни, кто разговаривал с тобой нагло, бесцеремонно, пытался сломать тебя и тут же каялся, пояснял, что его не так поняли, или еще что-то в этом роде. Среди твоих клиентов должен быть такой человек. Есть?
– Кажется, есть… Но у него надежное алиби…
Перепроверь. Затевая преступление, он в основном думал о путях отступления, о том, как замаскировать следы, отвести подозрение. Живет он подчеркнуто скромно, у него могут быть потертыми штанишки, залатанным воротничок рубашки, но проверь, не стоит ли он в очереди на машину или кооперативную квартиру. Люди обычно скрывают свою бедность, а у него она на виду. У него могут быть заискивающие манеры на работе и хамские – дома. Он суеверен, верит в приметы. Более того, идет повсюду и пытается разгадать скрытый смысл этих таинственных знаков.
– Так, – крякнул Зайцев.
– Возраст… Ему за тридцать пять. Скорее всего, он худощав, всегда гладко выбрит, разговорчив. Говорит в основном о пустяках. Погода, моды, цены, судебные очерки в газетах, вчерашняя передача по телевидению и так далее. Трамвайная болтовня. На большее он не решается. Его не назовешь любимцем дам, и вообще у него с женщинами отношения сложные. Это пока все, Зайцев.
Ксенофонтов устало поднялся, словно все сказанное потребовало от него больших физических усилий, прошел на кухню.
– Это последняя, – сказал он, вернувшись и поставив бутылку посредине стола.
Зайцев взял фотографию, посмотрел на нее, повернул вверх ногами, поставил набок, поднял глаза на Ксенофонтова, снова обратил свой взор к кофейным чашкам, шашечной доске, окуркам.
– И все, что ты сказал, – здесь? – Зайцев ткнул пальцем в снимок.
– Там даже больше того, что я сказал.
– Если подтвердится половина… Я уйду со своей работы.
– Ты не сделаешь этого, Зайцев! – воскликнул Ксенофонтов. – Это будет ошибка. Пусть я потряс твое воображение, но разве я смог бы что-то увидеть, узнать, нащупать, не расскажи ты мне об этом преступлении, не покажи квартиру, не подари эту фотку! Да грош мне цена в базарный день!