Королевский выбор
Шрифт:
— Почему мы все время говорим о троне? — раздосадованно спросил Рамиро. — Мне хватает этих бесед на совете.
— Ох уж этот совет. Он тебя с ума сводит. Неужели ты не хочешь продаться французам за мешок зерна?
— Леокадия!
— Я шучу, милый. Милый, чудесный мой брат. — Прохладные пальцы коснулись его затылка. — Ты так смешон, когда воспринимаешь мои шутки всерьез.
— Смейся, дорогая сестра, смейся. Только не слушай глупцов.
— О, но ты-то, конечно, умный.
— А ты сомневалась? — едва заметно улыбнулся Рамиро.
— Как
— Как?
— Вот так. Когда у тебя дрожат уголки губ, словно ты силишься сдержать улыбку. И не улыбаешься в итоге. Почему?
— Я серьезный и занудный…
— Ну хватит, Рамиро! Шутка устарела.
— Ты сама ее часто повторяешь.
— Я женщина, и мне охотней отпустят маленькие грехи вроде этого. Кардинал де Пенья на них только рукой машет.
— Я вижу, у вас с кардиналом дружба.
— Рамиро! — засмеялась она. — Ну перестань!
— Я чувствую себя свободным, — сказал он, — свободным сейчас.
Леокадия смотрела так, словно он сказал нечто особо приятное.
— Со мной? — уточнила она.
— С тобой и здесь.
— Можно остаться тут навсегда.
— Мы и так останемся тут навсегда. Возможно. Мох и деревья, или как ты говорила? — Вот не вовремя вспомнилось про ее замужество. — Скажи… Я все думал об этом с момента моего отъезда во Флоренцию. Тогда, на балу, ты призналась, что была влюблена. И что тот, кому ты сделала подарок, не оценил твоих чувств. Это правда?
— Да, — ответила Леокадия после паузы, — конечно. Зачем бы я стала тебе лгать.
— Тогда скажи, ты все еще его любишь?
Она закусила губу, но взгляда не отвела.
— Люблю.
— Он ведь островитянин, верно?
— Да, милый мой Рамиро, он врос в остров, вроде как ты.
— Тогда, возможно, отец и королева одобрят твой брак?
Леокадия замерла, затем горько рассмеялась.
— Ты словно режешь меня ножом, Рамиро. Не думаю. У моей матери иные устремления; она хочет, чтобы я или уехала отсюда, или… не стану говорить, не хочу говорить сейчас. Она не одобрит того, кто нравится мне. Того человека. И тут я ничего не смогу поделать. Вернее… — она отвернулась, и теперь Рамиро видел ее щеку и высокую смуглую шею. — Вернее, я считаю, что нельзя принуждать того, кто сам не видит и не жаждет моей любви.
— Мне вызвать его на дуэль? — спросил Рамиро очень серьезно.
— Ах, нет! Ну к чему все это? Зачем ты спросил?
Ему показалось, что Леокадия сейчас расплачется, и Рамиро рывком сел, чтобы посмотреть принцессе в лицо. Глаза ее были сухими, как песок под солнцем, и непроницаемыми. Она тяжело взглянула на брата.
— Леокадия… Прости меня. Я глупец.
— Больший, чем ты думаешь, — фыркнула она и, обхватив его за плечи руками, снова заставила лечь. — Ты умеешь несколькими словами растревожить все царапины, а казалось бы, бесчувственный. Хотя, может, именно поэтому… — Ее пальцы снова принялись играть с волосами
Рамиро молчал.
— Что? — спросила Леокадия, уловив нечто особенное в этом молчании. — Это уже не так?
— Я не хотел бы об этом говорить.
— Ах вот как! Рамиро! — Она страшно оживилась, только в этом оживлении, как он ощутил, крылось что-то неприятное. — Ты влюбился? Боже, но когда ты успел? Наверное, когда уезжал с острова… Она флорентийка? Ты встретил ее на балу?
— Пожалуйста, Леокадия.
— Что — пожалуйста? Ты не хочешь поделиться со мною своей тайной, когда я делюсь с тобой своими?
— Никакой тайны нет. — Рамиро поморщился. Он уже жалел, что затеял этот разговор. — И любви тоже.
— Ах, мой милый братик, ты всегда был никудышным лжецом! Во всяком случае, в делах, касающихся чувств. В этом ты хотя бы похож на испанцев — у нас все на виду. Но политик из тебя хороший. — Она резко кивнула. — Прекрасно, Рамиро, мы больше не потревожим эту тему.
— Ты обиделась на меня? — Он вновь сел. — Леокадия…
Их лица оказались совсем близко. Рамиро видел ее ресницы, черные и пушистые, видел, как матово светится кожа, как чуть подрагивают крылья тонкого носа. Леокадия протянула руку и коснулась ладонью его щеки.
— Тебе нужно побриться, — сказала она.
Рамиро перехватил ее руку.
— Не держи на меня обиды, сестра. Я во власти иллюзий. Но сейчас это все неважно, главное — чтобы остров продолжал жить, не подозревая, будто у него есть какие-то беды. Не сердись; иногда я говорю глупости.
— Все мужчины временами и говорят, и делают глупости, — прошептала она; этот шепот заставлял волноваться, будто с тобою говорит русалка. — Может быть, ты сделаешь еще какую-нибудь глупость, Рамиро? Ты способен на безрассудство?
Он отодвинулся и невесело улыбнулся.
— Будь я способен на безрассудство… все было бы по-другому.
— Я полагаю, мы сейчас говорили с тобой о разных вещах, — промолвила Леокадия, выдержав паузу, и скрестила руки на груди. — Ладно, мой хороший брат. Я не хочу больше болтать о загадках и тайнах, и о таком бесполезном чувстве, как любовь. Поговорим о делах. Пока тебя не было, в городе стало не слишком спокойно.
— Лоренсо мне ничего не говорил. — Рамиро сидел, упираясь рукой о землю — надежную, теплую землю.
— Лоренсо, по всей вероятности, еще не успел ничего узнать. Мне говорили, что в городе есть недовольные. Его величество слишком уж подраспустился в последнее время. Закатывает балы, каждый день во дворце танцы и салют, а те корабли, что есть, ветшают; в городе уже много лет не обновляли дороги; налоги растут. Рассказывают, что ропщут и рыбаки, вынужденные сдавать чуть ли не половину улова королевским поставщикам, и лавочники, которых обложили со всех сторон — налог на помещение, налог на торговлю поднят чуть ли не вдвое… Так недолго и до революции.