Королевский выбор
Шрифт:
Рамиро опасался садиться — имелась некоторая угроза не встать, — и потому просто остановился посреди комнаты, вопросительно глядя на младшего брата. Марко сделал шаг от двери, другой, третий. Потом он оказался рядом с Рамиро, обнял его и зарыдал.
Рамиро растерянно прижал к себе Марко. Тот плакал, как обиженный маленький ребенок — горько, отчаянно и честно. Давным-давно он плакал так, когда падал и расшибался или же кто-то его обижал, но затем они с братом отдалились, доверия стало меньше… Теперь будто все вернулось. Теперь.
Марко, всхлипывая,
— Прости меня, — пробормотал он.
— За что?
— Я не пошел туда с тобой… сразу.
— Марко, ты не должен был…
— Я такой же сын своего отца, как и ты, — жестко ответил брат и потер лицо ладонями, оставляя на щеках розовые полосы. — Я должен находиться там, где велит долг. Ты простишь меня?
— Мне не за что тебя прощать. Ты ни в чем не повинен.
— Я не хотел бы… — Голос Марко сорвался. — Не хотел бы, чтобы ты считал меня ничтожеством. Мне всегда казалось, что отец любил тебя больше, и я делал все, чтобы стать таким, как он… Ты был так непохож на него. Не лицом, а поведением. И мне казалось…
— Отец любил нас одинаково, — мягко возразил Рамиро, положив руки брату на плечи. — И я люблю тебя и ни в чем не виню.
— Ты станешь королем теперь.
— Это еще неизвестно. Ты тоже можешь им стать.
— Нет, — Марко покачал головой, и темные пряди волос упали ему на лицо. — Я откажусь сразу. В твою пользу. Ты, и только ты достоин этого, брат.
— Я был у отца в комнате, — сознался Рамиро, отводя взгляд.
— Я тоже пойду. Но сначала спущусь с тобой в подвалы.
— Ты уверен?
— Рамиро, я желаю это видеть. Желаю знать, как он будет наказан.
Принц опустил руки.
— Тогда идем. И чтобы я не слышал больше речей о том, что кто-то кого-то больше или меньше любил. У нас счастливая семья… всегда такой была.
Господи, за что ему это? Кажется, сегодня все хотят поговорить с ним о чувстве вины. И только ему о своем поговорить не с кем. Ладно, он подождет. Рано или поздно кардинал де Пенья освободится, и можно будет исповедаться ему. Никто, кроме священника, не примет на себя эту тяжесть искренности — а священник примет, ибо такова его стезя. Тогда, может, станет легче, хоть немного.
Нельзя об этом думать сейчас. Нельзя думать, почему люди смотрят на него золотистыми от надежды глазами — это все отблески свечей, игра огоньков. Есть только долг, который поможет продержаться остаток бесконечного дня.
— Идем, Марко. Мне нужно узнать, зачем пришел первый министр.
Рамиро вновь положил руку на плечо брата, и так, вдвоем, они вышли. Верный Лоренсо отступил от дверей, явно отметив, что лицо у младшего принца мокрое, но ничем свое отношение не показав.
— Герцог де Моралес, — обратился к первому министру Рамиро, — что вы хотели?
— Вообще-то я пришел согласовать с вами время совета, ваше высочество. Мы, — говорящий оглянулся на своих спутников, — настаиваем, чтобы он состоялся как можно скорее. Даже завтра.
— Вы знаете порядки, — глухо ответил Рамиро, отошел к окну и отвернулся ото всех, заложив руки за спину. —
За окном был двор. Его отмывали несколько слуг, елозили тряпками по мозаичным чаячьим крыльям.
— Мой принц…
— Это не обсуждается, первый министр. Все может подождать три дня. Кроме расследования убийства, которым мы сейчас и займемся. У вас что-нибудь еще?
— Нет, ваше высочество, — сказал ему в спину Амистад.
Застучали шаги, хлопнула дверь. Рамиро так и не обернулся.
— Зря вы с ним так, ваше высочество, — высказался Лоренсо после долгой паузы. — Министр вас поддерживает. Подозреваю, что он приходил клясться в верности.
— Он клялся мне в верности как принцу, и с тех пор ничего не изменилось. Герцог де Моралес умен. Он все поймет. — Рамиро наконец повернулся. — Идем. Не стоит с этим затягивать.
В сопровождении отряда до зубов вооруженных гвардейцев принцы и Лоренсо спустились в подвалы замка, которые со времен постройки служили тюрьмой для особо опасных преступников, ожидающих решения суда. После того как суд их к чему-либо приговаривал — либо к виселице, либо к плахе, либо к заключению в тюрьме Ремордимьенто, этой твердыне с оптимистичным названием[4 — Remordimiento — раскаяние (исп.).], - либо, что гораздо реже, освобождал, — провинившиеся покидали замок. Для простого люда, решившегося на воровство или убийство ближнего, имелась городская тюрьма, а здесь держали тех, кто сумел привлечь пристальное внимание королевского суда.
И убийца Альваро V был из таких.
Стражники стояли повсюду — на лестницах, в переходах, двойной цепью — у камеры. Лоренсо де Ортис больше не желал рисковать.
Хватит одной смерти за день. Хватит.
Рамиро остановился у камеры, рассматривая сквозь небольшое зарешеченное окошко связанного пленника. Его скрутили по рукам и ногам, привязав к стулу, и по бокам стояли два гвардейца. Убийца сидел, опустив голову.
— Отпирай.
Лоренсо загремел ключами, ступил в камеру первым, зорко оглядываясь — как будто сюда может проникнуть кто-то еще, пышущий неблагородными намерениями! — и лишь после этого позволил Рамиро и Марко войти. Младший брат держался сзади, стискивая кулаки. Рамиро остановился перед убийцей, и тот поднял голову, моргая от яркого света: сопровождавшие принцев гвардейцы принесли факелы. В камере стало светло как днем.
Рамиро толком не разглядел убийцу там, на площади, и сейчас с непонятной жадностью всматривался в его черты. Француз — а это совершенно определенно был француз, Лоренсо уже сказал об этом, — оказался человеком ничем особо не примечательным. Вздернутый нос, кривые зубы за приоткрытыми потрескавшимися губами, жидкая бородка и усы. Обычный горожанин. Убийца короля.
— Имя, — уронил Рамиро по-французски сухо и отстраненно.
Мужчина ухмыльнулся, плюнул ему на сапоги и тут же получил тычок в бок от одного из гвардейцев.